И все равно идея паршивая.
Хмурый Кузьмин выпил остатки. коньяка. Руки перестали дрожать. Спустился вниз, сел в машину. По дороге снова задремал.
В лаборатории Витя распоряжался как хозяин, и похмельного Кузьмина это раздражало. Хотя если посудить, Витя и был здесь полным хозяином: на его деньги все куплено.
— Где она?
— Док, ты не сердись, — Витя сиял, — я все как ты сказал, сделал. Ленка Настю положила, все назначения, которые там врач написал, выполнила. А у меня к тебе дело есть…
Витя взял Кузьмина под локоть и повел в подвал. У врача засосало под ложечкой. Несмотря на то, что он сам подбросил бандиту идею.
В подвале на новеньком операционном столе лежал труп обнаженного мужчины лет сорока с колотой раной в груди, против сердца.
— Док, я проконсультировался с кем надо насчет оборудования. — Витя показал на стол. — Лампы сейчас распакуем, все дела. Если че надо еще, говори. А этот, — он ткнул пальцем в труп, — бомж. Я потом пацанам скажу, они его сожгут или прикопают где. Никто его искать не будет. Короче, мои проблемы, док.
— Когда?..
— Пятнадцать минут назад. Он еще живой тут был, когда я тебе звонил. Жить, сука, очень хотел, это я гарантирую. Мне люлей навалять пытался.
Кузьмин молчал, тупо глядя на тело.
Витя подтолкнул его в спину:
— Давай, док, приступай. Настьку спасать надо.
После трехнедельного зноя хлынул дождь. Кузьмин стоял у окна и смотрел на блестящую зеленую листву, на пузырившиеся лужи, на мокрые машины. В квартире было темно и сыро. Кузьмину хотелось выпить.
Глухо брякнул старый телефонный аппарат. Кузьмин отвернулся от окна, протянул руку. Его окатило волной ужаса — иррационального, липкого ужаса. Паническая атака, машинально отметил он, надо было все-таки похмелиться. Телефон настырно брякал, а Кузьмин глядел на него и покрывался липким потом. Трубку он так и не снял.
Когда аппарат замолк, Кузьмин побежал на кухню. Трясущимися руками потянулся за стаканом, потом — в холодильник. Проклятие, вчера допил все. Ну да, он же решил, что хватит пьянствовать. И не оставил ничего на утро.
Торопливо надевая ветровку, выскочил в коридор. Ноги попадали мимо туфель, Кузьмин ругался, вздрагивая от звуков собственного голоса. В конце концов выбрался на лестничную клетку. Уже в лифте вспомнил, что зонтик остался в прихожей, на вешалке.
Ha улице начинался библейский потоп. Кузьмин прыгал через лужи, втягивал голову в плечи, норовил двигаться под широкими древесными кронами, пытаясь сохранить хоть какой-то участок тела сухим. Потом плюнул и понесся через двор, по раскисшей тропинке, сокращая путь до магазина.
— Водки! — крикнул он продавщице, бросая на прилавок купюру.
Баба в синем халате с фирменной эмблемой, такой же безвкусной, как и ее макияж, шевелилась неторопливо. Кузьмин клацнул зубами: в магазине работал кондиционер, тянуло холодным воздухом. С волос на лбу стекла крупная капля, повисла на кончике носа. Кузьмин мотнул головой, капля улетела за прилавок. Баба в халате не обратила внимания.
Спрятав бутылку под ветровку, Кузьмин побежал обратно. На середине пути сообразил, что спешить некуда — то, что необходимо, у него с собой. Нырнул под хлипкую крышу детской песочницы. Скрутил пробку, запрокинул голову, вливая в горло жидкость. Через минуту огляделся. Ему стало смешно: взрослый мужик стоит, сгорбившись, посреди песочницы и нервно глушит водку.
Сигареты, которые он машинально сунул в карман вместе с бумажником, от дождя не пострадали. Кузьмин закурил, присел на мокрую деревяшку, ограждавшую песочек от рассыпания по всей площадке. Спина оказалась под дождем, но ему это было даже приятно. Он не холодный был, этот дождь.
Под мыском туфли валялась мумифицированная собачья какашка. Или кошачья. Нет, наверное, все-таки собачья — крупная. Кузьмин поддел ее и отбросил подальше. Отпил еще, уже не так жадно. Отпускало. В голове прояснилось, и мир перестал быть серым. Кузьмин почувствовал, как расправились легкие в груди, а сердце забилось ровными толчками.
Но домой идти не хотелось.
Кузьмин погрузился в размышления о природе паранойи. Не своей собственной, с ней-то было понятно, а паранойи вообще. Пытался рассуждать вслух, но быстро понял, что для этого недостаточно пьян. Тогда он просто застыл, счастливо хлопая глазами и ни о чем не думая. Дождь поливал крышу песочницы, струи воды смывали с нее пыль, старую краску, березовые семена, трупики насекомых и низвергались Кузьмину за шиворот. А ему было хорошо и благостно. Он обожал весь мир.