Серафима поглядела на Зою Платоновну прозрачными голубыми глазами, к сожалению, обведенными на два пальца тушью, и сказала:
– А я уж разнадеялась.
Свиноматка была так поражена видом любимой свинарки, что отказывалась кормить детей, а замерла у загородки, разинув рыло и часто моргая. Особенно завидовала каблукам, которые, видно, приняла за очень модные копыта.
Тут из-за стола вышел совхозный зоотехник Боренька в синем костюме и черной бабочке. Значит, Серафима, которая имела на Бореньку матримониальные планы, раскрыла ему секрет, и тот тоже подготовился к сеансу.
– Дети мои, – сказала Зоя Платоновна. – Не хотите ли вы меня убедить, что именно в таком виде ухаживают за животными?
– Когда как, – сказал осторожно Боренька.
– А что, некрасивое платье? – спросила испуганно Серафима. – Уже не модное?
– Слишком модное, – сказала Зоя Платоновна. – Твоя свиноматка просто обалдела.
– Кто? – Серафима поглядела на свинью. Поросята суетились вокруг на неокрепших ножках и жалко попискивали.
Ничего не оставалось, как смириться с необходимостью сделать несколько кадров, на которых Серафима элегантно тянула наманикюренные лапки к свинье, а рядом стоял не менее элегантный Боренька и краснел, потому что заслуженно чувствовал себя дураком. Попробуй показать эти кадры в солидном журнале. На тебя посмотрят сочувственно и спросят: «Сами им бальные одеяния привезли или напрокат в области брали?» И будут правы.
Работая, Зоя Платоновна думала, конечно, о случае с петухом.
Когда съемка завершилась, Боренька мгновенно убежал куда-то, наверное, не хотел, чтобы его кто-нибудь еще застиг в таком виде, а Серафима, с облегчением сняв туфли, пошла проводить Зою Платоновну до дороги, поддерживая подол платья, чтобы не замарать травой.
Зоя спросила ее:
– Вот ты, Сима, всю жизнь здесь живешь. Как ты думаешь, кто мог бабу Ксеню обидеть?
– Как обидеть?
– Петуха подменить. Не слыхала?
– Ничего не слыхала, – сказала Серафима. – Я здесь с утра.
– Громобой пропал. А вместо него другого петуха принесли.
– Кто?
– Это я тебя спрашиваю – кто?
– Никто не мог, – сказала Серафима. – Никто из наших не мог. Что же, дурачье, что ли?
– И мальчишки не могли?
– Зачем?
– Вот этот вопрос меня и мучает – зачем?
Они остановились у дороги. Солнце поднялось уже совсем высоко, стало жарко. Зоя Платоновна подумала, что чудесно бы сейчас искупаться, она неплохо плавала, но здесь, на людях стеснялась – здесь старухи не плавают. Поэтому, когда хотела купаться, уходила далеко, за березовую рощу.
– Надо что сделать, – сказала Серафима, – надо узнать, чей это петух. Которого подложили.
– Правильно, – сказала Зоя Платоновна. – Как же я не догадалась.
– А вы, наверно, думаете, что петухов здесь тысяча. А их всего штук пять на деревню. Рыжий, говорите?
– Рыжий.
– Рыжий у Боренькиной мамаши есть. Но, сами понимаете...
– Боренька у нас выше подозрений.
– А мамаша с радикулитом.
– Я не подозреваю их ни в чем.
– И правильно, – сказала Серафима, она сама уже была не рада, что подсказала путь следствию. – Нет у нас таких петухов. Мне на работу пора.
И ушла, почти сердитая на Зою Платоновну.
Детективам не приходится рассчитывать на любовь всего человечества, подумала Зоя Платоновна и побрела домой – жарко было, лень спешить...
Любопытно, как порой передаются мысли. Когда Зоя Платоновна вернулась в деревню, то у дома бабы Ксени было оживленно. Все бабки с деревни собрались там, кто уселся на завалинку, кто стоял. В этом круге смущенно топтался подставной петух. Бабки рассуждали: чей он может быть?
Зоиного появления они даже не заметили. Решению их мешало то, что петух был крашеный, а как отмыть его, и отмывать ли вообще, было непонятно. Подозрения неизбежно сходились к Боренькиной матери. Ее самой на этом конклаве не было, она, как известно, болела радикулитом.
– Пошли к ней, – сказала наконец тетя Шура, женщина решительная, которая раньше гоняла своего мужика палкой на работу. Пять лет гоняла, потом мужик сбежал.
– Пошли, – сказали бабки, но никуда не двинулись, потому что явиться к Боренькиной мамаше значило оскорбить соседку подозрением. И неизвестно, как бы они вышли из этого морального тупика, если бы на улице не показалась, скособочившись, зареванная и злая Боренькина мамаша – как-то услышала или узнала о бабьих пересудах и вот ковыляла к обвинителям, подгоняя перед собой хворостиной ярко-рыжего петуха, вещественное доказательство своей невиновности. При виде этой драматической сцены бабки начали спешно расходиться, а когда Боренькина мамаша дошла до завалинки, там оставались только тетя Шура, которая ничего не боялась, да сама баба Ксеня, которая при виде соседки в таком состоянии расплакались снова. И может, это к лучшему – Боренькина мамаша все поняла, обняла Ксеню, они сели рядом на завалинку и вместе поплакали. А тетя Шура достала папиросу, закурила и сказала:
– Так у вас, бабы, дело не пойдет.
И ушла. А два петуха стали ходить кругами, красоваться друг перед другом.
Таким образом, Зоя Платоновна убедилась, что петух не местный. Значит, злоумышленник мог прийти из какой-то соседней деревни. К примеру, из Баскакова – выше по реке, или из Заречья. Но кто будет тащить петуха в такую даль, если для этого нет по-настоящему серьезной причины? Именно то, что смысла в этой истории не было, Зою Платоновну и беспокоило.
Положив камеру в комнате и умывшись, Зоя Платоновна вышла к сараю. Может, там с ночи остались следы? Наверное, смешно, если бабка из Москвы ищет следы у сарая, как комиссар Мегрэ, но коль ты решил эту историческую тайну раскрыть, ничем нельзя пренебрегать.
Земля была сухая, утоптанная, никаких следов. Зоя Платоновна хотела было зайти в сарай и поглядеть как следует там, но тут ею внезапно завладела другая мысль, и она вернулась к бабкам на завалинке. И зря, потому что, загляни она в сарай, следствие бы продвинулось куда скорее, чем это случилось на самом деле. Но всем детективам, даже самым известным, свойственно делать ошибки. Иногда это случается потому, что автор повести сам не знает, куда дальше двинется его сюжет, порой это происходит от желания того же автора написать большую повесть, а не маленькую, так как за последнюю платят меньше, а бывает и то, что детективы и в самом деле ошибаются. Потому что им, как и всем людям, свойственно ошибаться.
– Баба Ксеня, – спросила Зоя, присаживаясь на завалинку и с удовлетворением замечая, что соседки уже отплакали и лица у них благостные, умиротворенные. – А художники у нас есть?
– Кто?
– Художники в деревне есть?
– Это в каком смысле? – подозрительно спросила Боренькина мамаша.
– В самом обыкновенном. Которые картины рисуют.
– Картин у нас не рисуют, – сказала баба Ксеня.
– Но кто-то красками петуха изрисовал, – сказала Зоя Платоновна. – Чтобы изрисовать, надо иметь краски. А вы поглядите.
Зоя Платоновна послюнила палец, протянула руку, дотронулась до хвоста гулявшего рядом подставного петуха и показала палец бабушкам. Палец был черным.
– Акварельные краски, – сказала Зоя Платоновна, – а может, и гуашь.
– Может, у кого из ребятишек? – спросила баба Ксеня. – Может, кто из города привез?
– Мой не рисует, – сказала Боренькина мамаша. – Стихи пишет для Симки, каждый вечер пишет. А рисовать не рисует.
– На твоего никто и не думает. Он у тебя сознательный, – поспешила баба Ксеня. – Ни на кого мы не думаем.
– Ты не думаешь, а она думает, – сказала Боренькина мамаша. – Для нее это интерес.
– Интереса в этом для меня нет, – сказала Зоя Платоновна. – Но зачем-то это сделали?
– Зачем-зачем? Сделали и ушли. Чего искать ветра в поле, – сказала Боренькина мамаша. – Своего оставили. Тоже неплохой петух. Научится петь, будет не хуже Громобоя.
– Ты так не говори, – возразила баба Ксеня. – Не научится он. Громобой мне как родной.