Я крепко зажмуриваю глаза, и откидываюсь головой на снег, больше не двигаясь. Все равно это не имеет смысла — я буду только мешать. И мне страшно. И лучше не видеть кто там, я же понимаю, что будет только страшнее. Груз на моем животе не исчезает — он просто не успевает встать, и опять звучат выстрелы — один, другой, третий, отдаваясь больными толчками в тело. Рев переходит в визг и быстро нарастает — ближе, ближе. Я цепенею. От дома тоже раздается выстрел, только гораздо громче, чем из пистолета. Рев смолкаем разом. Я открываю глаза, и Святослав поднимается с моего живота, встает. Смотрим все туда, где на крыльце стоит Мышка с ружьем в руках, и лежат на снегу два тела. Оба мужчины, один в одежде, а другой — совсем голый. Ярослав так и не успел встать. Прошла минута, а то и меньше.
— Настенька, я тебя не раздавил, милая? — как-то вкрадчиво говорит мой спаситель и подает мне руку. Поднимает и, рывком привлекая к себе, крепко целует в губы. Отрывается резко, прижимает к себе, гладит по голове. Рука дрожит, он весь напряжен, как струна.
— Слав, спокойно, все уже, все, — обнимаю я его в ответ, подняв руки на его спину. От нее волной идет тепло. Ярослав бежит к Мышке. Забирает у нее оружие, оглядывается вокруг. Она опускает руки и просто стоит молча.
— Где стрела? — спрашивает Ярослав от дома.
— Проведи прямую, — отвечает Святослав.
— На кого?
— На то место, где стоял ты. Целились в тебя. Пошли в дом, Настя. Что-то тут стало неуютно.
Все, как кадры из какого-то фильма, как не со мной, словно со стороны смотрю.
Мы зашли в дом, Ярослав уронил засов на дверь.
— Маманя, что там с едой?
— Глаза подыми — все на столе.
— Что, спросить нельзя?
Никто не хочет говорить о том, что произошло. Прошли, сели за стол. И только тогда, взяв в руки ложки, как будто обрели какой-то якорь, заговорили:
— Как ты думаешь, их только двое?
— Понятное дело…
— Договор же…
— Что-то такое пообещали, от чего не смогли отказаться. Или не посмели.
— Сколько там еще у них лучников?
— Да какая разница? Они придают этому слишком большое значение. Я бы просто сидел против двери с мосинкой. Потом грамотно замел бы следы. Следующий раз так и сделают, гарантирую.
— Думаешь — будет следующий?
— А ты, типа, не знаешь, в чем дело? Не верю. Причин всегда только две — лес и золото. Чего ты замер? Она имеет право знать. Я вообще не понимаю, что это за заговор молчания? Она одна из нас или как?
— Не совсем, Святослав, — отозвалась Мышка. — Она не понимает и не любит лес. Не представляет себя здесь. Ты слышал. Это не в укор тебе, Настя. Мы любим тебя, поэтому заставлять, ломать не станем. Если ты не чувствуешь, что это твоя жизнь, мы старались и не втягивать тебя во все это. Это опасное знание. Ты привыкла к городу — отпустим в город. Лишь бы тебе было хорошо.
— Вы сами не понимаете, что городите, тетя Луша. Уж простите меня. Как это станет ее жизнью, если вы ее в эту жизнь не пускаете? Это ее семья, значит, и жизнь ее. Она прорасти должна во все это, а вы ее — в город. Что там хорошего, в этом городе? Хоть один из ваших прижился там? Вон — Юрка, и тот в лесу на заставе. А! Леха в Хабаровске служит. Так живет же в пятнадцати километрах и тоже — в лесу. Настя, ты хочешь знать все? Все равно ты в этом уже по уши.
— Хочу, если можно.
— Нужно. Давно пора. Ярослав, колись давай. В чем дело?
Ярослав переглянулся с матерью, вздохнул тяжело.
— Давайте поедим, а то застынет еда-то. Я подумаю пока, как лучше рассказать, с чего начать.
Мы поели грибного супа, гречневой каши с тушенкой, привезенной братьями, квашеной капусты. Странно, что аппетит нам не смогли испортить. А потом я всполошилась:
— А в окно не могут выстрелить?
— Нет, в окно не могут, не бойся. Опасна только дверь, ее не запечатать совсем, ходим же постоянно, — успокоил меня брат.
Потом спросил: — Ты как, не ушиблась?
— Если бы некоторые еще не танцевали у меня на животе…
— В следующий раз лягу удобнее, Настенька…. — ласково пообещал Святослав… — Целиться было паршиво на весу, практически на одной руке. Не успел даже сдвинуться. Хорошо хоть перчатку снял перед этим. А то и не знаю… Ты смотрел — сколько попал?
— Я видел все попадания в процессе, Слав. Три твоих. Один, что в лучника — наповал. А этого маманя остановила. Оборотень же. У меня пули заговоренные. Сам набивал патроны, тройной заряд «Сунара», пулю не завальцовывал, обжал только. Полева, шестая, что с тупым носиком. Там такой останавливающий момент на малом расстоянии… Маманя, как плечо?
— Не выбило же… Болит, синяк будет. Славик, а у тебя простые пули?
— Кто ж знал-то? Первый раз такое. Привычка со службы еще — оружие в пим совать, чтобы смазка не загустела. Вот и пихнул… на автомате… Не делай тройной, разорвет ствол когда-нибудь или заклинит при отдаче. Ты не тяни, рассказывай давай.
— А что тянуть? Все дело в прииске. Батя набрел. Богатейшее место, жила в глубину. Размыло ручьем. Самородки даже, покажу потом — спрятано. Состав сильно отличается. Наши тут все в приемке прикормленные, скорее всего — среагировала Москва. Не получилось запутать, раньше смешивали, доли выверяли. Не прошло. Бате предложили указать место. Настя, для тебя говорю — золота не жаль, мы в другом месте возьмем, хозяевам лес покажет. Так разроют же все на многие километры, дороги протянут, город выстроят. Снесут все живое, добираясь до золота. Нагадят в лесах, которые уцелеют, пакетами завалят, бутылками пластиковыми, свалками строительными отравят. Первый раз, что ли? Не простит Лес, проклянет весь род наш.
Ты знаешь, что за Хребтом нет лесовиков? В глухих лесах Архангельской области, восточнее — там живет мужик. Туда просто еще не добрались с трелевочниками. А еще эти их северные алмазы… вытеснят. Вопрос времени. Еще на Рдейских болотах сидел род, слабый, потому что места гиблые. А так там нет наших. И лесов нет диких, живых, так — остатки. Изувеченные, искромсанные, загаженные.
Вот батя и тянул, выкручивался. Я думаю — ждал он их. Не зря нас убрал. Надеялся видимо, что решат — я не знаю ничего о золоте. Я ни разу и не ходил, «артель» распалась с гибелью бати, так что и не сдавал больше. Почему опять явились — ума не приложу.
— Им важно убрать тебя до весны. Проснется все — ты никого не пустишь в лес. Значит, нужно спешить. А ты не думал, с какого такого вдруг у нас появились Роговцевы? Когда эти змеюки за Хребет выползали? Где сейчас все золото страны? А они всегда у золота. В Новосибирске сейчас и Тугорин. Они не дружат, ты знаешь? Но те же все лица. Настенька, ты читала сказы Бажова?
— Читала, конечно.
— О Великом Полозе. Это не сказка — это реальность. Они умеют чуять золото и даже отводить его в другое место, если россыпное. А больше всего любят владеть им. Великого Полоза видели в далеком прошлом на Урале. До пояса человек, а ниже — змеиное тело. Огромный, в полсосны. Я так думаю, что сильно преувеличено, да и оборачиваться они давно уже не умеют, если и вообще могли когда-то… В Москве сделали анализ, в Новосибирск прибыл наследник, сдатчика — батю, вычислили еще раньше, договориться не смогли.
Оборотни — исполнители. А если у них получится, Роговцев уточнит место и дальше — по накатанной. Ну, или Тугорин — кто успеет первым. И смотря, кто из них — заказчик.
Глава 11
Мышка категорически отказалась оставить дом и Коровку на произвол судьбы. Когда ее пытались убедить и говорили, что корова — она и в Африке просто корова и ради нее не стоит рисковать жизнью, она говорила, что дело не в корове. Дело в том, что риск для нее отсутствует от слова «совсем». Лишние смерти никому не нужны, а бессмысленные — тем более. Она ничего не знает о золоте, не имеет никакой ценности даже, как заложница — помрет от страха и все. И вообще ее решение остаться обсуждению не подлежит. Свой дом она больше не оставит.