Поискав на полках библиотеки, нашла «Хозяйку Медной горы» и поднялась в свою комнату. Сходила в душ, переоделась в ночную рубашку и забралась с книгой под одеяло, включив торшер. За окном ревел буран, занося все снегом, ломая тонкие сухие ветки на деревьях, сбивая шишки. Все живое забилось сейчас под снег, глубже, ближе к земле. В доме было замечательно тепло и уютно, приятно пахло лиственницей. Я наслаждалась интересной книгой и покоем, который мне обещали эти несколько дней.
А ночью очнулась от пронизывающего холода, стоя под режущими ударами снега в одной мокрой ночной рубашке. За спиной темнел дом, не светилось ни одно окно с этой его стороны. Трясясь и сжимаясь от холода, оглянулась вокруг, заметив, что стою у сетчатого забора и опять сознание помутилось, в голове зазвучали чужие слова приказа…
Потом осознание себя и происходящего в полной мере вернулось в какой-то машине. Кто-то растирал мне руки и кутал во что-то теплое. Открыла глаза — рыжий Тугорин сладко улыбнулся и сказал: — Извини, нельзя было иначе. Днем бы не получилось. Сейчас в баньку, согрею, детка, не бойся.
Пришло понимание того, что произошло, а с ним накатила и паника. Я дернулась и заорала, ругаясь, понимая, что вот сейчас я попала. Вот сейчас я влетела по полной. И он точно не станет уговаривать меня и давать мне время, чего-то ждать. И это точно будет конец всему, точно… Я раздирала ногтями на непослушных замерзших пальцах кисти его рук, отталкивала, пытаясь оторвать от себя, в глазах темнело от бешенства. И спасительное: «Мышка, Мышка моя, помоги…» — звенело в голове, затихая.
Глава 14
— Да что же это такое? — обнимала меня, прижимая к себе, моя Мышка, — ты же мокрая вся до ниточки, заледенела вся. Яроня, сынок!! Боже ж мой, Боже! Что же оно делается, да когда же это кончится, когда тебя в покое оставят уже, бедная ты моя?
— Маманя, не причитай. Прикрой ее, ты что? Настя, что такое, что случилось? Выйдите все, тут и так не повернуться. Разберемся. Маманя, хватит тискать ее, сними мокрое, ее согреть надо.
— Дай ей успокоиться, сынок. Она вцепилась от страха, видно. Настенька, тут я, тут. Не плачь уже, все хорошо будет. Заболеешь ведь, переодеться нужно.
Мои рыдания стихали, мокрая рубашка холодила тело, с волос, забитых снегом, тоже стекало на лицо и шею. Руки и ноги почти не чувствовались, особенно ноги.
Мышка выгнала всех вон и помогла мне переодеться. В доме зажгли свечи, слышались мужские голоса. Ярослав подал что-то, и маманя стала растирать мои руки, ноги до самой попы. Ступни сильно закололо, заболело так, что я заскулила.
— Терпи, нужно кровь разогнать. Это испытанное средство. Сейчас горячего выпьешь, а может — настоечки на березовых почках, а, Настенька?
— Нет, я не пью, не могу.
После того взрыва, когда разбирались в его причине, прозвучала версия, да так и утвердилась, как основная — бытовое пьянство. Я объясняла, что мои родители не алкоголики и, когда я уходила, мы выпили всего пару бутылок шампанского на всю семью. Но версия была удобной и меня не слышали. Несмотря на очевидную глупость того вывода, что они сделали, я не могла потом даже подумать о том, чтобы выпить спиртное. Первый раз за все годы фужер того же шампанского я выпила в гостях у Лидии.
— Тогда чаю. В термосе у ребят есть. Давайте… сюда. Садись. Ты как, ноги чувствуешь, а руки?
Мышка привычно хлопотала вокруг меня, давая пить горячее, кутая в сухое согретое одеяло, просушив полотенцем волосы. Я успокоилась, тело, растертое и пахнущее чем-то приятным и травяным, горело. Потянуло в сон.
— Маманя, все равно же не уснем. Может, пусть расскажет, что там случилось? Может, с кем-то еще беда? — спросил, заглянув в нашу комнату, Ярослав.
— Не… нет. Тугорин это. Только я, — прошептала я, засыпая.
— Я здесь, с ней посплю, поместимся. Ты мне фонарик положи сюда. Мало ли… — Мышка укладывалась рядом, привалившись теплой спиной к моей спине. Голоса еще бубнили в горнице, Мышка вздыхала, а я пригрелась и понимала сквозь сон, что не нужно мне никуда от них бежать. И сама я так и останусь «сама». И только им я почему-то очень нужна, а больше никому на всем большом белом свете.
На следующий день, как и всегда здесь, я спала, сколько хотела. Раскинулась на кровати, когда встала Мышка и продолжала дрыхнуть. Потом проснулась и просто лежала, нежась в теплой постели. В руках и ногах ощущалась приятная ломота. Кто-то несколько раз заглядывал ко мне, но я не открывала глаз. Когда приспичило-таки вставать, увидела на спинке кровати Мышкино платье. Моих вещей в доме не осталось, ну и ладно — красоваться тут не перед кем. В моей ситуации чем страшнее, тем лучше. Маманя сама заглянула ко мне, рассмеялась.
— Ну ничего, я тебе поясок сейчас дам, оно и не будет мешать. Пошли, сходим к Коровке. Да пора уже обедать.
В доме никого не было. Я оглянулась удивленно. Мышка объяснила:
— Стихло немного, мороз сильно спал пока пуржило. Так что Ярослав повез их к месту, да от тебя подальше. Чтобы ты привыкла. А они весь день там пробудут — не близко это.
— А это не опасно? Вдруг снова задует?
— А оно всегда так — стихнет немного, а потом снова. С утра завтра и задует, или сегодня в ночь. А они к вечеру уже дома будут. Связались они с городом, сказали, что ты в надежном месте и шкуру снять Роман пообещал с какого-то Ольговича. Ты помнишь, как уходила?
— Как в тумане все. По простыням из окна. Спрыгнула в снег. Потом по снегу до дальнего забора, что ближе к лесу. Перелезла как-то, потом вдоль забора — в сторону дороги за поворот. А там машина. А в машине тот рыжий Тугорин. Если бы ты видела, Мышка, — почему-то обратилась я на «ты» первый раз, как к маме, — какой парень красивый. Почему они, красивые, все такие козлы?
— Их таких и некрасивых хватает — козлов. Просто тебе такие попадаются.
— А Святослав тоже здесь?
— Нет, он до развилки доехал, высадил Ярослава и к себе подался, чтобы до бурана, чтобы не застрять здесь надолго.
— Ну, хоть этого нет.
— А мне показалось тогда, что у вас что-то намечается. Показалось?
— Мне тоже показалось. А он при мне другой стал подмигивать, представляешь?
— Нет, — задумчиво сказала Мышка, — я всех мужиков по Луке меряю. Как бы он сделал, или как никогда не смог сделать. Он бы точно так не сделал. Необыкновенно чистый душой человек был. Я его не просто любила, а и уважала безмерно. Простоватый он был и незатейливый по нынешним меркам. Все мысли — на лице. Врать совершенно не умел. Врут люди слабые, а он был сильным, и ему это не нужно было — прятаться за обманом. Всегда отвечал за себя, никогда не делал подлости людям, хотя возможностей было много. И не мстил никогда за подлость, просто забывал этого человека. Он никогда не обижал меня, хотя и не баловал особо. Но любил, сильно любил — я знаю, всегда знала. А он и не говорил, что любит. Стеснялся говорить красивые слова. Говорил только — Мышка моя любая. Вот и все признания.
— Таких нет больше?
— Так и таких, как я, тоже нет. Он же для меня был. А тебе своего искать нужно. Святослав очень умный парень, надежный, веселый. Если пообещает — сделает непременно. Просто еще не полюбил тебя, а может и не полюбит никогда. Иначе не стал бы, в голову не пришло бы… Ты не переживай, какие твои годы, как говорят. Встретишь еще.
Раз уж у нас дошло до такого откровенного разговора, то я спросила заодно и о том, почему она считает меня дочкой? Во мне же только кровь Луки.
— И-и-и, дочечка, да что же ты такое говоришь? Мы же с ним одно были… одно целое, единое. Ты же, получается, его подарок мне, прощальный подарок с благословения Леса. Хоть и не думал он тогда о том. А как же я его кровь не приму? Ох, и мысли у тебя…
Мы стояли на улице возле дома, подставив лица редким снежинкам. Потеплело градусов до десяти мороза. Можно было и погулять. Я потопталась, решая, насколько мой следующий вопрос тоже будет нетактичным, замялась.