Провалившись в очередной раз, как в яму, в искусственный сон, тоже мучительный, но не запоминающийся, я была разбужена телефонным звонком. Он прозвучал над ухом, как сирена скорой помощи. Толком еще не проснувшись, заплетающимся языком ответила дежурным «алле».
— Анастасия, с вами разговаривает Лев Роговцев. Нам с вами необходимо поговорить, немедленно. Это очень важно, речь идет о жизни моего сына. Единственного сына, Анастасия.
Я пыталась сообразить — какого сына? В голове было пусто. Потом снотворный туман стал потихоньку рассеиваться.
— Извините, я плохо соображаю — снотворное. Что случилось?
— Это не телефонный разговор. Я подъеду к вам или прислать за вами машину? Это было бы лучше. Я сейчас в областной больнице, в реанимации.
— Присылайте. Я одеваюсь.
Я мучительно вытаскивала себя из состояния анабиоза. Включила кофемашину, заказав двойную крепость напитка и стала под прохладный душ. Пока одевалась, пила кофе, чистила после него зубы — думала. Что-то случилось со Львовичем, это понятно. Он в реанимации, значит это или травма, или болезнь. Да, а болеют ли они вообще? Зато у всех этих товарищей чудесная регенерация. Когда я путешествовала по морозу, то отделалась легким насморком. Любой нормальный человек получил бы тяжелое обморожение и пневмонию, это было понятно. Так в чем же дело и почему это касается меня? Понятно, что нужна помощь, но что я-то могу сделать? Я постараюсь, конечно, тревога все сильнее пробивалась в затуманенное сознание. Пока дождалась машину, меня уже трясло и колотило. Но про парик и линзы я не забыла.
Лев сам поднялся за мной. Я не ожидала этого. Кивнула, не приглашая войти, обулась и вышла за ним из дома. Говорить он начал только в машине, совершенно не принимая во внимание водителя. Мы оба сидели на заднем сиденье, я поглядывала на него из-под длинной челки парика и слушала.
— Настя, Роман в реанимации. Дело в том, что травмы слишком серьезны. Было два взрыва. Первый — в моторе. Он не успел сесть в машину, его просто отбросило. Но водителя заклинило рулем, перекосило дверь. Роман пытался открыть ее, вытащить Сергея, ему это почти удалось. Но рвануло второй раз — заложили в салоне. Спинка водительского сиденья, скорее всего. Сергей погиб, а Роману раздавило грудную клетку, сожгло и изрезало стеклом лицо. Он жив еще, его прооперировали. Но шансов мало, очень мало даже для него, для таких, как мы.
Замирая от ужаса по ходу рассказа, я не впала в панику только благодаря успокаивающему действию все того же сильного снотворного.
— Чем могу помочь я?
— Нужно как можно быстрее заключить брак по нашим традициям. Подождите, Анастасия, я все объясню. Дело в том, что женщина, любимая женщина, связанная обрядом, может поделиться жизненной силой. Я еще должен сказать, что это будет опасно для вас. Вы сейчас просто человек. Я не знаю, чем это обернется, но за вами будут внимательно наблюдать и если увидят, что есть угроза вашей жизни, то сразу…
— Лев, извините — не помню отчества, я не его любимая женщина. Вы ошибаетесь. Он сам сказал мне, что бунтовал, не желая меня. Что просто смирился, поняв, что бороться с чувством долга бесполезно. Вы сделаете огромную ошибку, проведя этот обряд. Он не скажет вам потом спасибо. Но даже не это главное. Вы потеряете время со мной. Я не смогу помочь именно потому, что речь идет не обо мне.
— Я знаю о чем говорю, — нервничал мужчина, — сейчас не время устраивать разборки и выяснять отношения. Вы сейчас его единственный шанс на спасение. Прошу вас, не отказывайте. Когда он получит достаточно сил, чтобы начать самостоятельно регенерировать, я обещаю расторгнуть этот брак.
Я пыталась достучаться до его сознания. Понятно, что отец в панике и хватается за любую соломинку, но это не тот случай и нужно заставить его слышать меня.
— Лев, — мягко сказала я, — я могу подсказать вам, где искать ту самую женщину. Дело в том, что я на днях видела Романа Львовича в ресторане с высокой, крупной платиновой блондинкой. Может, вы знаете ее? Говорят, что он привез ее с собой из Москвы. Скорее всего — это она. Я прошу вас услышать меня — не теряйте со мною время, раз оно так дорого.
Он сердился, не желая обсуждать варианты.
— Это я привез ее для него. Сколько можно пренебрегать своим долгом? Мне нужны внуки, а она из хорошей семьи — семейный совет одобрил. И они, как будто, нашли общий язык. Значит — он осознал. Вы теперь совсем не ценны для нас и именно поэтому я обещаю вам как можно быстрее расторгнуть потом этот брак. Пока он не пришел в сознание и не вспомнил о своем, я уверен — временном, увлечении вами. Я уже положил на ваше имя огромную сумму, не хочу, чтобы в случае нанесения урона вашему здоровью, у вас не хватило бы денег на лечение.
Я фигела с него. До чего извращенное мышление у мужика. И если так же он воспитывал и сына, то о каком адекватном общении с простыми, нормальными людьми вообще могла идти речь? Он считал, что я просто обязана даже ценой необратимой потери здоровья, с риском для своей жизни, спасать его сына. Потому, что он даст мне за это денег. Я молчала. Послать его далеко и надолго, обозначив свое отношение лично к нему, я могла. Но что, если и правда есть мизерный шанс на спасение? Я вспоминала перечисленные травмы и в душе холодело. Сожжено и изрезано лицо… что-то с грудной клеткой? И тот сон… возможно, что он не просто так. Тогда понятно, что нужно от меня. И мои шансы не так малы теперь, когда я опять одна из них. Я попытаюсь.
Снимая одежду, раздеваясь догола в душевой, переодеваясь в стерильный халат, я уже не раздумывала, а просто боялась. Боялась увидеть, что с ним сталось. Меня провели по коридорчику, завели в палату. Там уже ждал Лев, тоже весь в белом и в стерильном колпаке на голове. Я предварительно обвязала парик косынкой, полностью спрятав волосы, как велели. Две кровати стояли почти впритык одна к другой. Между ними всего ширина табурета, который стоял тут же.
Я во все глаза смотрела на Романа. Лица, действительно — не было. Не было повязок на нем, кроме куска марли на глазной впадине.
— Глаза нет, — хмуро объяснил Лев, — это не восстановится. Вы готовы? Ложитесь в кровать, освободите руку до локтя. Ту, что ближе к нему. Кладите на табурет. Глаза закройте и лучше не открывайте. Приступайте, Мастер. — обратился он к пожилому мужчине, вошедшему в палату следом за мной.
Я выполнила все требования. От ужаса поколачивало. Я не узнала мужчину на койке рядом. Страх заполнял меня, от него темнело в глазах. Что, если Лев ошибся? А он ошибся. Он же не умрет? Пустота вползала в душу, вымораживая ужасом и отчаяньем. Я дам все, что ему нужно, пусть так и будет. Я не успела понять, когда он стал мне не просто небезразличен? После всех гадостей, сказанных в мой адрес, после этой бабы рядом с ним… как это могло произойти? Неужели те несколько минут в темноте и то его тягучее, мучительное: — На-астя?… Я точно ненормальная.
Незнакомый мужчина что-то говорил на неизвестном мне языке. Звучно, торжественно. Потом мою руку привязали красивой пестрой лентой к серой руке Романа. Он не выживет — паниковала я. Такой серой, неживой кожи не бывает у живых людей.
— Анастасия, закройте глаза. Крепко зажмурьте и не открывайте. Для вас же лучше.
Я послушалась. Ощущения обострились. Звуки обряда лились, как торжественный гимн, лента на руке холодела, сжимая руку крепче и крепче. Потом она шевельнулась, поползла и я не выдержала — посмотрела. Это была небольшая змея. Вернее, совсем маленькая, все такая же пестрая и яркая, какой была лента. Она обвила наши руки и вонзила два зуба в запястье Романа. Потом, не успела я закричать и дернуться, кинулась на мое. Резкий укус, жжение, мой крик ужаса… и темнота.
Глава 17
Пришла в себя, находясь все на той же кровати. Я помнила все и первым делом дернулась взглянуть на свою руку. Она все так же была притянута к руке Романа, но уже просто бинтом. Послышался голос Льва:
— Нужно три дня, вернее — трое суток рядом. Он уже дышит увереннее. Кожа порозовела. Я благодарен вам, безмерно благодарен. Я удвою сумму, Анастасия.
— Я в туалет хочу. — проворчала я, — как вы себе представляете эти трое суток?