Память его не подвела. Действительно, как выяснилось, на летнее солнце зависание два речных рода поменяли атаманов. В одном атаман совсем захворал и после перевыборов даже помер, а вот во втором не обошлось без драки и крови. Круг на круг, нож на нож. Победила молодость. Атамана свергли, а значит и всё руководство бабняка принудительно поменяли. Правда один из этих родов, почти как луну назад, Ардни растеребил под чистую, но еби-бабы его ещё должны были сидеть по лесам и с голоду без поддержки родов не окочуриться, Время прошло не так много. К удивлению атамана, всплыл ещё один любопытный факт. Пацаны Шумного оказывается именно через еби-баб и собирали информацию о нужных баймаках. Эти проныры в первую очередь их по лесам отыскивали и пользуясь тем, что еби-бабство было для них неким видом наказания, за не понятно какие прегрешения, а за частую в еби-бабы закрывали вообще без греха, лишь по воле ненавистной матёрой, то обиды на бабняк у них было хоть отбавляй и они охотно не только всё рассказывали пацанам о выгнавших их баймаках, но иногда даже активно помогали в их уничтожении, теша себя мыслью о мщении. Были даже такие еби-бабы, баймаки которых уж давно Ардни перемолол, а они до сих пор по лесам сидят и в ус не дуют! Их сами же пацаны Шумного регулярно подкармливали и про них каждому проныре — лазутчику было известно, ибо использовали они их, как некие перевалочные базы, при длинных вылазках. Вот так, оказывается, от одной еби-бабы до другой они и шастали по чужим землям. Уже утром, не свет не заря, десяток «шкурниц», то есть переобутых колесниц, с командой по три человека: ближника, его возничего и одного из пацанов Шумного, в качестве проводника, покинули логово, устремившись в степь со спецзаданием.
Не прошло седмицы, как логово обзавелось целой командой повитух, одной из который оказалась даже бывшая матёрая вековуха, как раз того баймака, где старого атамана прирезали, а её сослали в еби-бабы. Вековуха оказалась очень странной и не менее своеобразной. Первое, что бросалось в глаза её невысокий рост, если не сказать вообще коротышка, и непривычная для большухи худоба. Как образно выразился Звонкий, ближник Ардни, ездивший за ней:
— Со спины кутырка, кутыркой, а как развернулась мордой, так прямо в снег на жопу сел.
Её бывший баймак был ещё не тронут и не смотря на свою миниатюрность и кажущуюся безобидность, вековуха оказалась на редкость кровожадной и своенравной.
Привозили их по одной и изначально рассадили раздельно по ямам, что у Шумного было в достатке и которые служили ему эдаким карантином. Ямы были сухими и тёплыми. В каждой очаг, много сухого сена для лежака, сверху настил, устроенный таким образом, что ни снег, ни талая вода внутрь не попадали. Кормили от пуза, поили вдоволь, расспросами не докучали. Кого-то уговорами заманили, кого-то посылами, кому-то вовсе ничего не объясняя, чуть ли не силой привезли да в яму бросили. Но никто толком не знал зачем. Каждую оставили наедине с собой думать да гадать на кой они немолодые, да ущербные этим пацанам понадобились. А что это были за звери, они знали прекрасно и то, что их привезли в самое звериное логово, тоже догадывались. Еби-баб ары не держали, а обходились коровниками, для которых эти, были староваты. К тому же обходились с ними никак с пленницами, а как с гостями, лишь из ям не выпускали, объясняя это какой-то необходимостью, да вечно однозначно отговариваясь: «не время». За тем к каждой «гостье» в яму спустился щупленький паренёк, с каждой поговорил вообще-то не о чём. Ну, что значит поговорил, больше спрашивал, безобидно так интересовался, как кличут, да чем по жизни занималась, о травках, да о птичках с рыбками, о детях, конечно. В общем странные какие-то речи вёл, непонятные. Сам же на какие вопросы не отвечал. Отмалчивался. Зорька тоже вниманием «новеньких» не обделила. Любопытство, аж ляжки жгло. К каждой яме сбегала, на каждую в щёлку глянула, с каждой познакомилась. Нет, она не своевольничала, а делала всё, как Шумный просил, который её и водил по ямам. А когда Зорька, треща как сорока, лишь головой в люк просовывалась, рядом стоял, чуть по одаль, чтоб «гостьям» его видно не было, и тихонько так, чтоб в яме не слышали, Зорьке нет, нет да подсказывал. Все Зорькины разговоры — переговоры заканчивались на том, что она представлялась «новеньким» как жена атамана, после чего непринуждённо прощалась и от люка отходила. При первых знакомствах, ей это казалось как-то неприлично, так резко разговоры прерывать и Шумному силой порой приходилось её от люка оттаскивать и даже рот зажимать, чтоб чего лишнего ещё не взболтнула и только после второго или третьего одёргивания, каждый раз получая объяснения, что «так надо», Зорька сдалась и стала вести себя по роли так, как требовалось. Потом она и сама стала замечать, как менялись лица сидящих в ямах, после того как узнавали, что говорят не с молодухой какой-то любопытной и глупой, а с главной бабой этого дикого и до усрачки страшного для них места. Все как одна реагировали почти одинаково, резко задирая головы и пристально всматриваясь в молодое, красивое и искренни улыбающееся лицо. И вот на самом интересном месте это милое личико исчезало, люк закрывался и у каждой бабы в голове заваривалась каша. У них бедных и так мозги были набекрень от непоняток, творившихся вокруг, а после того, как эта милая непосредственность заявляла о своём бабьем лидерстве среди этих кровожадных зверей, у них мозги вообще сваривались и в остатке оставалась лишь мысль о том, что коль речная молодуха, судя по косе, живёт здесь, как в сказке, припеваючи, то может всё не так плохо, как кажется. Может и у неё всё сладится, и она поживёт ещё. У каждой появилась надежда. Коль Светлая Троица смилостивилась и не дала околеть в лесу, да не дала замориться с голоду, то не спроста её сюда закинуло.
Наконец, Шумный подвёл Зорьку к последней яме и прежде чем заглянуть в неё, придержал за руку и тихо предупредил:
— Будь осторожней с этой.
Зорька кивнула, но по её беспечному выражению лица, он понял, что атаманша пропустила его предупреждение мимо ушей, поэтому больше сам напрягся, да и сел на это раз к ней поближе. Люк открылся, и любопытная Зорькина мордашка сунулась в проём.
— Будь здрава, гостенька, — радостно поздоровалась она, вглядываясь в силуэт маленькой и хрупкой кутырки.
То, что перед ней девка на подросте, Зорька была уверена и это первое, что её удивило. Таких малолеток в еби-бабы не отправляли, а Шумный сказывал, что они все из этих. Сидящая на соломе кутырка ответила, так же поздоровавшись, не поднимая головы и не меняя позы.
— А как тебя кличут, девонька? Как к тебе обращаться? — продолжала тараторить Зорька, но радость в её голосе, почему-то стала уступать жалости к этой девке.
Та, всё так же внешне не реагируя, тихо ответила:
— Хавкой мени с детству кличут. Слыхала?
И тут она встала медленно и подняла лицо на Зорьку. Молодуху, как молнией пробило. Стукнуло и тряхануло так, что аж в зобе дыхание спёрло. Зубы лязгнули сжавшись, а меж ног что-то горячее разлилось. Какая она была страшная! Белое как снег лицо, испещрённое глубокими морщинами, как птичья жопка, маленькие белёсые глазки, не мигающие без ресниц и бровей. Сморщенный ротик, без губ и на всём этом фоне непропорционально длинный, заострённый, нос с синюшным отливом. Лохматая копна седых волос, вылезавшая из-под накинутого на голову куска шкуры, шевелилась. Так по крайней мере Зорьке по началу показалось. Из ступора ошарашенную атаманшу вывело лёгкое постукивание Шумного по её спине. Она тяжело глотнула. Тем временем выпрямившаяся вековуха, смотря в сторону открытого люка продолжала:
— Ну последни лет тридевять кликали не иначи, как матёра. А ты кто така бушь, красива?
— Я жена атамана, — ответила атаманша, приходя в себя после увиденного и в ней почему-то вспыхнула жуткая неприязнь к своей собеседнице и в ней, в качестве защитной реакции вдруг проснулась надменная атаманша, упрямая и своенравная «оторва», которой по правде сказать, она не перед кем в этом виде не выставлялась.
Тем временем вековуха, как бы само собой, продолжала, эдаким под сластённым мёдом голосом, стараясь быть как можно более безобидной:
— А я гляну ты с наших, речных бушь?
— Да, — спокойно, но уже уверенно и жёстко ответила Зорька, — из Нахушинских я, с Данухинского бабняка.