Представился вдруг наш Император.
Ничего такой мужчина, повышенной солидности и на троне. Сидит он, значит, сидит, а потом устал, и… куда ему совать этот венец со скипетром вместе?
Гм.
Но, с другой стороны, неприлично Императору под троном шариться.
С третьей… он же Император. Кто ему скажет, что прилично, а что нет? Тем более пальцы мои наткнулись на что-то, совсем даже на кольцо не похожее. Это что-то было гладким, и сразу зацепить не вышло. Я пыхтела, матюкалась, позабывши уже и про императоров, и про остальное, но выцарапала-таки длинную коробочку самого древнего вида.
Узкую.
И высотою в два пальца. В такой дудки хранить хорошо. Или… почему бы и нет? Может, у здешнего императора, или как они там его величали, увлечение имелось.
Я коробку попыталась открыть, да не вышло.
Потрясла. Прислушалась. А если пустая? С другой стороны, кому взбредет в голову прятать под троном пустую коробку?
Нет, прихвачу.
А там, внизу, и решу, что к чему. В общем, остальное золотишко я кое-как распихала по карманам. А что не влезло – не влезло много, – скинула на шелковую мантию. Благо за сотни лет та даже не выцвела. Умели же делать.
Так, с мешком в одной руке, с коробкой в другой и карманами, набитыми золотишком, я и спускалась. А спустившись, сунула все сиу.
Только та не взяла.
Шарахнулась.
И сказала:
– Пора. Если желаем выбраться до темноты.
Выбраться я очень даже желала. И не только я.
Глава 24
О том, что женщины всегда найдут общую тему для разговора
Чарльз все-таки сделал слепок города. Пусть издалека, но все одно видны были и грязные скопления лачуг, и великолепные, пронизанные заходящим солнцем стены дворца. Слепок он перенес на камень, который захватил с собой скорее по привычке, чем и вправду надеясь увидеть в пути что-то интересное.
– Идем. – Эдди сплюнул и передернул плечами. – Гадостное место.
Заговорил он только здесь.
И не он один.
Из города уходили быстро. И отступление это больше напоминало побег, им по сути своей и являясь.
Чарльз запомнил немногое.
Бесконечные лабиринты дворца и после – сада, который за прошедшие годы должен был бы одичать, но не одичал, а умер. Деревья, кусты, травы и цветы стояли словно пеплом припорошенные. И стоило сделать шаг, этот пепел поднимался, кружился, шептал, что не стоит спешить.
Что он помнит, каким все было в прежние времена.
И готов рассказать. Если, конечно, Чарльз задержится.
Чарльз лишь прибавлял шагу, подозревая, что если возьмет и задержится, то его тут и оставят. Прочие пепла то ли не видели, то ли силы воли хватало внимания не обращать. А он…
Он споткнулся, когда из пепла вылепилось лицо Августы.
– Чарли, – позвала сестра.
И Чарльз остановился.
Он прекрасно отдавал себе отчет, что этот пепельный призрак – не настоящая Августа. Что ее здесь нет и быть не может, но все равно остановился.
Замер, вглядываясь в такое родное лицо.
– Чарли, ты уже уходишь? Не уходи, Чарли. Мне так плохо без тебя!
– А ну пошла отсюда! – рявкнула Милли, и тишину сада разорвал выстрел. – А ты не стой дураком, не видишь что ли, Силу тянет.
Голова и вправду слегка закружилась. И потому, когда его подхватили под руку, Чарльз не стал возражать. Более того, рядом с этой женщиной он чувствовал себя в безопасности, что казалось совершенно неправильным, ибо женщина должна ощущать себя в безопасности рядом с мужчиной.
Но так уж вышло.
Сад сменился дорогой.
Домами.
Вот и снова площадь с ее туманами, которые сделались ярче, красочней. И теперь, пожалуй, Чарльз мог увидеть куда больше, чем прежде.
А он отвернулся.
И крики умирающих еще долго неслись в спину, пока не сменились мерзким шепотком:
– Это ты во всем виноват! – Голос раздавался прямо в голове, такой холодный и строгий. – Ты был плохим братом, поэтому она ушла.
Кажется, Чарльз споткнулся, но упасть ему не позволили.
– Опять? – Темные глаза Милли смотрели серьезно. – Эдди позвать?
– Не надо! – Голова еще не отошла от прошлого раза. – Просто… ругает.
– Что виноват?
– Ага. И тебя?
– Ворчит, прям как Мамаша Мо. Та меня вообще дьявольским отродьем называет, – сказала Милли доверительно. – Один раз даже водой облила. Святой.
– И как?
– Да никак… сказала, что слабо освятили, если мои бесы при мне остались.
– А…
– Эдди тоже поливала. Но не из ведра! – Похоже, данное обстоятельство оскорбляло Милисенту до глубины души. – Так что этот голос по сравнению с Мамашей Мо ерунда сущая. Погоди, вот вернемся, она и тебя воспитает.
Если вернемся.
– Думаешь…
– Это вроде сторожевого пса. – Милисента поморщилась. – Я не знаю. Тут вроде видишь что-то и понимаешь, для чего оно. А что-то нет. Оно не живое. И не было живым никогда. Но поставлено, чтобы те, кто тут живет, не разбегались. Обыкновенного человека заморочит. И не человека тоже. Но ослабло за столько времени.
И подтверждением ее слов стало гневное эхо, долетевшее до Чарльза.
Оно коснулось всех.
И утихло.
Потом город вдруг как-то взял и закончился. Пролетели мимо полуразвалившиеся лачуги, вид которых больше не вызывал удивления, и лошади, почуяв близость свободы, сами прибавили шаг.
Степь встретила седой травой, на которую уже ложились тени. Привстав на стременах, Чарльз обернулся. Сердце давило, а что-то дурное, подхваченное там, в городе, шептало, что стоит бы вернуться. Это же удивительное место.
Его нужно изучить.
Тщательно.
И сокровища опять же. Разве можно бросать сокровища?
Чарльз отряхнулся, сбрасывая липкие цепи чужой воли. Нет уж. Он даже сомневался, покажет ли кому-нибудь сделанный слепок. Слишком уж… опасно.
Для тех, кто придет сюда.
Хотя все одно придут.
Остаток дня – а солнце клонилось к закату слишком уж стремительно – ушел на то, чтобы отойти от проклятого города как можно дальше. И лишь когда тот вовсе исчез, растворился в сумраке, дышать стало легче. Чарльз и дышал.
Сидел, глядел на пламя, уже почти привыкнув к цвету его, и дышал.
Ночью. Сыростью. И терпкими запахами трав. Конским потом. Собственным. Другими запахами, которые стремился разобрать, разложить на части, выискивая средь них те, особенные, которые привязывали его к яви. Стоило прикрыть глаза, и перед мысленным взором вставали белесые, словно костяные, стены города.
– Не открывается, – пожаловалась Милисента.
На траву упало одеяло, на него – пурпурный плащ из ткани тонкой и блестящей, весьма похожей на шелк. Маменька бы оценила.
А ведь это тоже доказательство.
И надо попросить. Ему отдадут. Зачем им с Эдди плащ? А золото? Золото Чарльз тоже выкупит. По хорошей цене.
– Если оно вообще должно открываться.
Золото лежало кучей.
Милисента выгребла из карманов кольца и перстни, какие-то спутанные цепочки, которые завязались блестящими узлами. И в этих узлах поблескивали глаза драгоценных камней. Упало змеею тяжелое ожерелье. Покатились широкие браслеты, но Эдди успел поймать.
Милли же потрясла невзрачного вида коробку. Внутри определенно что-то лежало.
– Забавно, если окажется, что там любимая детская погремушка, – проворчала она и повернулась к сиу. – Так что из этого символы власти?
Она подняла перстень, украшенный крупным синим камнем. Если это сапфир, то воистину огромный. Камень в сумерках казался почти черным.
Сиу молча протянула ей кусок мяса. Но к коробке притрагиваться не стала. И Чарльз решил, что это разумно. В конце концов, кто их эти древние и проклятые клады знает.
А вот золото…
Вернуться домой. Описать. Открыть музей… Многие ведь создают собственные музеи, так чем он хуже? Экспозиция: «Золотые сокровища Проклятого города».