Волк завертелся на месте, и тут командовавший караулом поручик Зелерт, опомнившись, изо всех сил рубанул хищника саблей. Волк завизжал, как обычная собака, а Зелерт торопливо ударил его еще раз и еще…
Кто-то из караула справился с замешательством, грянул выстрел, потом – сразу два, а следом начали стрелять практически все. Что бы там ни говорили о серебре, обычные трехлинейные пули оказались не хуже. Оборотень забился в агонии и вдруг стал принимать человеческий образ. Исчез хвост, лапы вновь превратились в руки и ноги, а морда – в оскаленное смертной гримасой лицо.
Снова истошно завизжали бабы. Кто-то из наиболее нервных пустился наутек. Остальные продолжали в изумлении смотреть на вполне обычный окровавленный человеческий труп, не в силах поверить собственному зрению и памяти.
И тут что-то приземистое бросилось прочь. Большинство не успело ничего осознать, но Збруев уже выхватил винтовку у ближайшего солдата и, поминая чью-то мать, бабушку и прочую родню, торопливо передернул затвор.
Грянул выстрел. Молодой хищник полетел кувырком, попытался было подняться, но вторая пуля ударила ему в голову.
Случайно или намеренно, но владелец винтовки зарядил ее разрывными. Некоторый запас этих пуль, предназначенный для борьбы с аэропланами, был найден на одном из складов и захвачен с собой.
Оборотень или нет, эффект был одинаков. Часть черепа разлетелась, брызнули мозги и кровь – между прочим, с виду вполне обычная, красная, – и зверь забился в последней агонии. И вновь превращение тела, настолько быстрое, что, когда к нему подбежали солдаты, перед ними валялся окровавленный человек с наполовину снесенной головой.
– … … …! – Барталов впервые на памяти Аргамакова загнул такой оборот, что полковник посмотрел на него с еще большим изумлением, чем на превращение оборотней.
Часто и суетливо крестился отец Иоанн. Его примеру последовал кое-кто из солдат, и даже бравый прапорщик сплюнул и осенил себя крестом. Со всех сторон торопливо бежали привлеченные выстрелами солдаты и офицеры, и Аргамаков поневоле принял свой обычный строгий вид. Что бы ни случилось, командир не имеет права выглядеть перед подчиненными растерянным, иначе какой он командир?
– Имшенецкий!
– Я! – адъютант привычно среагировал на голос.
– Трупы закопать. Людям отдыхать. Господ старших начальников через час ко мне. – Аргамаков повернулся и четкой походкой пошел прочь. Весь его вид говорил: ну, оборотни, подумаешь, эка невидаль?
Лишь оказавшись в одиночестве, полковник позволил себе чуть расслабиться. Он положил перед собой часы и долго курил, пытаясь привести в порядок мысли. Последнее никак не удавалось. Как человек военный, Аргамаков верил в случай, но не в чудеса. Случившееся не вписывалось в картину мира, и в то же время в последние два с небольшим месяца мир стал настолько другим, что виденное сегодня могло оказаться еще цветочками.
– Разрешите, Александр Григорьевич? – Барталов осторожно просунулся в дверь.
– Заходите, Павел Петрович. – Аргамаков вновь подтянулся и затушил очередную папиросу. – Что у вас?
Полноватый доктор смущенно помялся и неуверенно пожал плечами:
– Я тут, так сказать, сделал вскрытие одного из… В общем, насколько я могу судить, это обычный человек. Никаких отличий.
Павел Петрович умолк, словно предоставляя собеседнику оценить значение данного факта.
– И что вы этим хотите сказать?
– Но мы же все видели, как они, так сказать, превратились в зверей…
– А после смерти – обратно. Но труп человека не может походить на волчий. Ни снаружи, ни внутри. – Аргамаков машинально потянулся за папиросой.
– Ведь это же невозможно! По всем законам науки. Ладно, сказки, легенды, но наяву… – беспомощно произнес доктор.
– А вампир в Песчанке тоже был невозможен?
– Ну, там еще можно объяснить. Человек просто, так сказать, пил кровь. Может, помешанный. Начитался книг и вообразил себя графом Дракулой.
– Полуграмотный крестьянин, – хмыкнул Аргамаков.
– Но все-таки… А здесь мы имеем дело с таким нарушением всех законов…
– Так. Вы знаете, Павел Петрович, это мысль… – Полковник даже несколько приободрился. – Раз рухнули все законы общества, то почему не могли рухнуть законы природы?
– Но люди-то везде остались людьми…
– Не скажите, – перебил Аргамаков. – Вы не были с нами в Леданке, поэтому не видели этого ужаса. Я могу еще понять грабеж, но бессмысленное убийство всех жителей… Нет, доктор, можете говорить, что хотите, но, по-моему, это явления одного порядка. Просто одни злодеяния совершены зверьми в людском обличии, другие – в их подлинном. Не знаю, как с точки зрения вашей науки, а мне кажется, что катастрофа в первую очередь затронула некие глубинные пласты человека, заставила его предстать в подлинном виде. Вот только вид у многих оказался не особо привлекательным. К вящему сожалению поколений гуманистов и наших многочисленных революционеров. Знали бы они, кого выпускают на волю!
Барталов задумчиво посмотрел на своего начальника сквозь стекла пенсне:
– Но если вы правы, то неужели думаете с этим справиться?
– Во всяком случае, попытаться. Не одни же мы, в конце концов! Ладно, штаб дивизии был разгромлен, штаб корпуса – тоже. Штаб армии исчез, словно его никогда и не было. Ставку даже вспоминать не хочется. Но должен же был кто-нибудь где-нибудь уцелеть! Столица разгромлена, а другие города? Казачьи области? Что-то же должно остаться! Должен найтись человек, который сумеет объединить разрозненное, навести порядок. Пусть не сразу, пусть на это уйдет много времени, однако не сидеть же сложа руки!
Такая страстность звучала в его словах, что Барталов поневоле почувствовал, что тоже заражается ею. Лишь привычный скептицизм заставил его задать вопрос:
– Но оборотни… Как же это возможно?
Аргамаков вздохнул:
– А вот объяснять – уже ваше дело. Я простой офицер, армейская кость. У вас образование, знания. Вам и карты в руки. И вот еще. На рассвете мы выступаем к Костюхину. Чтобы у вас все было готово.
– Вашвысблог! К вам господа офицеры! – прервал Аргамакова объявившийся Коршунов.
– Проси.
Но, пока они не вошли, Барталов еще успел спросить:
– А если мы не найдем уцелевших? Вдруг везде так?
Аргамаков внимательно посмотрел на него и убежденно сказал:
– Найдем! Быть того не может, чтобы не нашли!
ГЛАВА ВТОРАЯ
Удивительно, до какого состояния можно довести обычный пульмановский вагон за каких-нибудь два месяца! Кожа с сидений срезана, стены и скамейки исцарапаны, зеркала канули в небытие, пол покрыт таким толстым слоем мусора, словно последние лет десять вагон использовался нерадивыми хозяевами как хлев и все эти десять лет ни разу не убирался. Этот передвижной хлев дрожит на каждом стыке, грозя развалиться, слететь с колесных тележек, но все-таки продолжает каким-то чудом ехать, или, скорее, ползти, медленно влекомый наверняка таким же раздолбанным паровозом…
Но еще удивительнее, сколько людей сумели набиться в ограниченное пространство и сейчас занимают все полки, расположились в проходах, в тамбурах, да так, что пройти куда-либо решительно невозможно.
Хорошо хоть, что окна давно выбиты и теплый ветер как-то умудряется проникнуть внутрь помещения, принося людям необходимый для дыхания воздух.
Впрочем, и это помогает весьма мало: попади в вагон человек снаружи, немедленно рухнул бы, не в силах глотнуть щедро ароматизированную запахом давно немытых тел, нестираных портянок и махорки густоту, которая почему-то называется воздухом. Лишь пассажиры как-то приспособились, дышат ею и, кажется, даже не замечают вони. Привыкли-с.
– Станция!
Непонятно, кто произнес это слово, но находившиеся в полудреме люди несколько оживились. Пусть плохо ехать и лучше, чем хорошо идти, но надо и ноги слегка размять, и набрать кипяточку, а при удаче – разжиться чем-нибудь съестным. Купить, а то и просто отнять, благо занявшая полвагона солдатня была при оружии, и последние месяцы быстро научили более бойких, что все чужое – это тоже свое, надо лишь суметь его взять. Вот для таких-то случаев и таскали когда-то казенные, а теперь свои винтовки и порою без тени сомнений пускали их в ход.