– Все, больше ничего интересного не будет, – проговорил я сам себе и, дав шпоры коню, понесся к лагерю наших войск. Над лагерем стоял сплошной гул, раздавались радостные крики тех, кто видел, что произошло с армией вторжения, они радостно обсуждали произошедшее, делились впечатлениями.
– Принц, вы видели, что произошло в море. Как думаете, что это было? – спросил Гран де Моран, коннетабль герцогства, когда меня увидел.
Ирвин крутился тут же и напоминал молодого щенка, улыбка не сходила с его лица, он даже подпрыгивал от избытка чувст.
«И это будущий король, – глядя на него, думал я. – Ой да ладно, оботрется, научится, придворные подскажут, вон Иваста на путь наставит», – перевел я взгляд на невозмутимую девушку.
– Видел, конечно, – ответил я, – только вот, что это было, понять не могу.
Мне абсолютно не улыбалось, чтобы окружающие знали, что это моих рук дело.
– Когда-то я слышал, что под водой есть тоже горы, извергающие иногда пламя и пепел, может, это и произошло.
– Вы думаете? – с сомнением произнес коннетабль. – Ну что же, пусть будет как версия… хотя… – он не договорил. Немного помолчав, он вдруг спросил: – А как по вашему мнению, когда теперь они нападут?
– Не знаю, – пожал я плечами, – судя по состоянию кораблей, им еще надо добраться до берега и высадить воинов. Какое настроение у их воинов после всего, что произошло, тоже не ясно, скорей всего, они теперь думают не о войне и грабеже, а о том, что им повезло остаться в живых. Думаю, это покажут ближайшие дни, и скорей всего, нам придется менять планы кампании, вместо обороны переходить к наступлению.
– Да-да, вы абсолютно правы, ваша светлость, я тоже об этом подумал. Противник испуган и растерян, только они высядятся, надо будет ударить по ним, мне кажется, это будет правильно.
У коннетабля за этот час поменялось настроение на совершенно противоположное. Этот седой, умудренный жизнью человек из хмурого сосредоточенного воина, пришедшего принять смерть ради того, чему служил всю жизнь, вдруг понял, что все можно изменить. И радовался этому как мальчишка, за все время моего знакомства с ним я впервые видел его улыбку, которая изменила его лицо до неузнаваемости. Разгладились морщины, заблестели глаза, и передо мной стоял не человек, отправляющийся на заклание и смирившийся с этим, думающий лишь о том, чтобы прихватить с собой в небытие как можно больше врагов, а уверенный в себе, прекрасно знающий себе цену и радующийся всему, что происходит вокруг, мужчина чуть более сорока лет.
Раздался приближающийся топот копыт, стихший у палатки коннетабля, и через мгновение в палатку влетел маркиз.
– Алекс, Гран, это правда?
Мы с коннетаблем переглянулись.
– Что именно? – усмехаясь, спросил Гран.
– Как что, говорят, флоту отщепенцев хана.
– Я бы не сказал, что совсем хана, но что-то потопило большую часть их флота, да ты можешь посмотреть сам, – закончил коннетабль и пригласил нас на выход.
Мы вышли и принялись осматривать корабли неприятеля, находящиеся еще далеко. Достав из сумки, крепящейся у седла, монокуляр, я предложил его Грану и де Молю, бывшему графу, теперь маркизу, женившемуся на маркизе де Тромер, симпатичной молоденькой девчонке из одного из древнейших родов королевства. Они долго рассматривали море и остатки флота, передавая друг другу подзорную трубу, и улыбались.
– Как, вы говорите, это называется? – проговорил де Моль.
– Монокуляр, или подзорная труба, – ответил я.
– Отличная вещь, эх, нам бы такие, – с завистью сказал он, отдавая монокуляр мне. В монокуляр было видно, как на кораблях рубят поломанные мачты, на оставшиеся ставят запасные паруса и пытаются править к берегу. На других, спустив несколько шлюпок и привязав к ним канаты, тащили корабли на буксире. Но все направлялись к берегу. В том месте, куда они правили, можно было подойти вплотную к невысокой скальной гряде и высадиться. Но сразу это сделать могли только три корабля, так что высаживаться будут не менее суток, может даже более.
А со стороны океана наползала и наползала тьма, на душе становилось неуютно и тревожно. Время еще не подобралось к обеду, а вокруг были сумерки. А там, в стороне, эту тьму прорезали всполохи огромных молний, будто работал огромный сварочный аппарат. Ну это по моему определению, а что думали в это время мои напарники – не знаю.
– Господа, становится очень неуютно, давайте пройдем в мою палатку и выпьем немного вина, – предложил коннетабль. И мы прошли в палатку, согласившись с его предложением. Немного выпив и переговорив по поводу изменения планов кампании, разошлись, решив детально наметить действия после высадки неприятеля.
Придя к себе, я приказал лейтенанту увеличить количество часовых и уменьшить им время несения охраны, чтобы исключить всякие неожиданности. А сам завалился на походную кровать и принялся бездельничать, погрузившись в воспоминания о доме, супруге и детях.
Следующий день мы наблюдали за выгрузкой неприятеля. Воины сбегали со сходней, нервно оглядываясь, и под криками сержантов одни принимались устраивать лагерь, другие выгружали припасы, палатки и другие вещи. Оставив не более тысячи копейщиков, а за их спиной пушки и моих штуцерников, коннетабль расположил остальных за холмами, при этом так, чтобы ударить с двух сторон. Все-таки умный он мужик, правильно угадал, где расположится противник, до него было всего метров восемьсот.
Выгрузка шла уже вторые сутки, мы с коннетаблем и маркизом расположились на одном из холмов, чтобы видеть, что происходит у противника. А происходило там много чего интересного. Некоторые из воинов, сбившись в небольшие отряды, человек по пять-десять, попытались дезертировать, их поймали и отрубили головы перед строем. На время все притихло, но не остановило горячие головы, и некоторые все равно пытались бежать, и им это удавалось, правда их перехватывали наши патрули. Высадившиеся с кораблей клялись и божились, что их насильно мобилизовали, утверждали, что таких в войске большинство, но были, конечно, и такие, которые сами пошли пограбить, правда таких было мало.
Ночью я и мои воины перетащили пушки к лагерю неприятеля, стараясь не шуметь, а утром, едва забрежжил рассвет, мы выпалили вначале гранатами, а когда лагерь проснулся и начал метаться, ударили картечью. В какой-то мере это можно было назвать избиением. Хотя, конечно, двадцать пушек на двадцать тысяч неприятеля – это ничто. Но неприятель деморализован произошедшим на море, а тут среди ночи происходит непонятно что: куда бежать и что делать – не ясно, от командиров нет никаких команд, стоит ор и грохот. Стреляли, пока совсем не рассвело, а потом в атаку пошли копейщики и меченосцы, а с другой стороны ударили конники маркиза. Тем не менее было не так все просто, неприятель все-таки смог организовать отпор.
Как выяснилось позже, рыцари Урху, понимая, что им терять нечего, уж очень много висит на них грехов, все-таки смогли собрать людей и ударить навстречу. И полилась кровь уже с обеих сторон. Все-таки их было еще много, местами они даже принялись теснить наше ополчение. Я, конечно, ни сам не полез, ни своих не пустил в драку, коты тоже сидели у ног, и у них трепетали ноздри, чувствуя запах крови, они изредка порыкивали. «Пусть сидят, – думал я, – там есть кому воевать и без нас». Но чувствовал я, что еще немного, и ополчение может дрогнуть и даже побежать, тогда, конечно, придется и пострелять, и мечом помахать.
Вдруг из-за далекого холма вылетели какие-то всадники, непонятно на чем, и понеслись в сторону схватки. Я приложился к монокуляру и разглядел людей, одетых в шкуры длинным мехом вверх и сидящих на больших буйволах с большими рогами, было их, на первый взгляд, пара тысяч. Я с удивлением смотрел, как они врезались в строй нашего неприятеля и начали крушить его. Что было интересно, быки не оставались равнодушными: они кололи рогами противника и топтали его ногами. Даже мне был слышен вопль ужаса, раздававшийся в лагере врага.