Утром костер развели посильней, несколько мужчин принесли воду в кожаных ведрах, которую вылили в большой чан, и водрузили его на огонь. Затем откуда-то с улицы притащили замороженную ногу, по всей вероятности лося, и, обстрогав с нее мясо, бросили ее в котел, затем высыпали туда же немного какого-то зерна и корешков и уселись вокруг костра, переговариваясь. На меня никто не обращал никакого внимания. Ужасно хотелось в туалет, наконец я не выдержал.
– Эй, аборигены, – прохрипел я на общеимперском, – мне надо в туалет. Или мне можно тут все позаделать?
Наверное, кто-то понял, что я сказал… потому что они громко о чем-то заспорили, размахивая руками. Дискуссию прервал появившийся откуда-то из ниши старик с посохом. Он что-то прокаркал, и пять человек поднялись и, взяв кто копье, кто дубину, направились ко мне. Я напрягся, ожидая самого худшего, но один из подошедших принялся распутывать сыромятный ремень, которым я был спеленат. Перевязав мне его на пояс и связав ноги так, что я мог только семенить, они вывели меня из пещеры и повели в сторону метров на сто. Показали, что я могу делать свои дела, и отвернулись.
Очень удачный момент, у меня в сапоге был нож, и не был бы я так избит, можно бы было бежать. Но мне каждое движение давалось с трудом и болью, да и куда бежать, я абсолютно не знал. А полагаться на авось – это просто экзотический способ самоубийства в этих лесах и горах. Так что, сделав свои дела, я подошел к своему конвоиру, который так и стоял отвернувшись.
– Ну что, идем, – сказал я, мой охранник подпрыгнул и испуганно оглянулся.
Увидев, что это я, он заорал и замахнулся на меня дубиной, но грозный окрик одного из сопровождавших немного его успокоил. А потом все, кто пошел с нами, начали ржать и показывать пальцем на моего охранника, в конце концов он и сам начал смеяться над собой. Кое-как я досеменил обратно в пещеру, где меня снова привязали к волокуше.
При дневном свете, когда меня выводили, я наконец разглядел своих тюремщиков. Все имели смуглое и круглое лицо и раскосые глаза, ну прям один в один монголоидная раса. Рост даже меньше, чем у жителей империи и королевств, я среди них вообще гигант. Женщины им же под стать, небольшие ростом, такие же круглолицые с маленькими раскосыми глазами. Что им от меня надо и зачем они так долго меня волокли, я понять пока не мог.
Скоро поспела похлебка, что они варили, и все принялись есть. Мне тоже принесли ее в глиняной миске, развязали руки, правда, рядом замерли два человека с дубинами, а тот, что принес, на очень ломаном общеимперском проговорил:
– Кушам, не есть беги. – И, показав на мужиков с дубинами, продолжил: – Бить, печаль.
«Мне бы еще пару дней отлежаться, я вам тогда покажу печаль, полиглоты хреновы», – думал я, но в ответ только согласно кивал головой. Мужчины собрались и куда-то ушли, всего в племени я заметил не более десятка мужчин, а остальные женщины и дети. Медленно тянулось время, ко мне никто не подходил, лишь изредка какая-нибудь из женщин, проходя мимо, останавливалась, пристально меня разглядывала. Все были чем-то заняты, даже дети таскали хворост – наверное, собирали в лесу.
К вечеру вернулись мужчины, они притащили двух небольших диких свинок и несколько глухарей, все это отдали женщинам, и те принялись ощипывать птицу и свежевать свинок, вытащив их из пещеры. Ко мне подошли старик и толмач. Старик принялся что-то говорить. После того как он закончил свой монолог, толмач уложился в несколько слов.
– Он говорить, – показал на старика рукой, – ты новый кровь для них, – показал он на женщин, которые столпились невдалеке. Десять дней спать, потом иди.
– Нет, – покачал я в ответ головой.
Они о чем-то залопотали по-своему. Мне показалось, что толмач пытался отговорить старика от чего-то. Но дед, разозленный моим отказом, принялся орать, брызгать слюной и в конце прям аж ногой топнул. Толмач махнул рукой и стал переводить:
– Он говорить, – снова показал на деда рукой, – мы, ты есть, три дня воин сильный, эндига, – он показал рукой на женщин, – лючьше, красив.
– Вы что, есть меня собрались?
– Да-да, – закивал головой толмач, – есть ты, иынги давно не есть человек, противно, – и он брезгливо передернул плечами.
Дед, видать, понял, что толмач говорит что-то не то, снова заорал, срываясь на визг, и ударил толмача посохом, и ушел, что-то бурча себе под нос. Я, честно сказать, даже не мог себе представить такой конец, и поэтому до меня не сразу дошел весь смысл произошедшего. Народ в пещере начал спокойно укладываться спать, а у меня мысли разбегались, как тараканы, я даже сосредоточиться не мог.
* * *
– Сержант, ты посмотри, что творится! Что делать?
– Что делать… что делать, посылай за капитаном! И чего они среди ночи взбесились! – Сержант смотрел с недоумением на мечущихся перед воротами таргов.
– Сержант, может их выпустить надо, вон как они возле ворот крутятся, словно наружу просятся.
– Пусть капитан решает, страшно, а вдруг нельзя или пропадут, граф нас с тобой живыми съест. Ну что ж ты так подвываешь-то… Слушай, Тимор, а ведь капитан-то в городе сегодня. Знаешь, не могу я это слушать, давай открывай калитку, пусть бегут. А я сам перед графом отвечу, да и не верю я, что убегут они далеко.
– Боюсь я, а вдруг цапнут.
– Дурак, хотели бы цапнуть, от нас уже бы и косточек не осталось… Ладно, я сам.
Сержант замковой стражи Ион Лотар подошел и с трудом приподнял брус, закрывающий небольшую калитку, открыл ее и отшатнулся от бросившихся в нее животных. А те, стелясь над землей в быстром беге, уже через мгновение растворились в ночной мгле.
– Ну вот и все. – Ион отер испарину со лба. – Испугался я, как бросились они в калитку.
– Ион, а вдруг с его светлостью что-то случилось, а они почувствовали вот и бесились, а сейчас на выручку кинулись.
– Тимор, мы на службе, и я для тебя сейчас сержант, – прорычал Ион. – И ты не каркай, я только при графе понял, как паршиво мы жили при старых хозяевах. Они вроде бы и не злые были, и не обижали работающих и служащих в замке. Но все как-то не то, словно каждый день ты жуешь один и тот же сухарь. А при графе каждый день что-то новое, интересное, мне вот на днях талон давали на посещение ресторана, и я в выходной вместе с Веленикой туда ездил, в салон зашли, он рядом с рестораном, какая красота там, и ведь все здесь делают. Мы-то за службой и не видим, а в ресторане чистота, все сверкает, я думал, нас и не пустят в зал, где-то в углу посадят, ан нет – мередетель, – произнеся трудное и умное слово, сержант гордо посмотрел на подчиненного, – так старшего там называют, со всем уважением, посадил так, чтобы все видно и слышно было. А как наши поют – просто чудо!
– Да какие они наши, вон потеплеет, и разлетятся все кто куда.
– Нет, Тимор, наши они уже с потрохами, – возразил сержант и продолжил: – Не уйдут они от графа. Гнать будут, а не уйдут. Вот ты уйдешь, если тебе предложат?
– Ха, спросил! Я что, дурак? Где я еще столько заработаю? А с мечом как нас подтянули! Да и вообще, хорошо мне тут. А ты как, Веленику сватать будешь, или так просто с ней гуляешь? – перевел разговор Тимор на другую тему.
– Так уже засватал, вот через седмицу и обручение будет.
* * *
Сон был тревожный и неспокойный, утро тоже радости не доставило, меня сводили, как и вчера, в туалет, но уже охраняли всем десятком и не отворачивались. Кормить не стали, толмач, когда я спросил его, почему меня не кормят, пробормотал что-то про очищение. Правда, где-то в обед мне дали каких-то кислых ягод и много воды, после чего меня рвало с полчаса. Потом, правда, дали воды прополоскать рот и напиться. На этом все.
Ночь снова прошла тревожно: я вздрагивал от каждого шороха и утром заметил, что стал слабеть. Попав в этот мир и в это тело, я заметил у себя у нового очень быструю регенерацию, но и аппетит в это время у меня был сумасшедший. А если нет питания, то организм начинает поедать сам себя, вот и слабость от этого. И я решил: сейчас поведут оправляться, достаю нож, и или умру как воин, или сбегу, а там будь что будет.