На этом начинающийся конфликт временно прервался. Из-за того, что на пороге кабинета появилась его хозяйка.
Следующие минут восемь-десять прошли по стандартному сценарию — Марина Викторовна проверяла, насколько хорошо мы усвоили пройденный материал, задавая на редкость заковыристые вопросы. А потом плотоядно ухмыльнулась и толкнула небольшую речь, в которой, фактически, поставила знак равенства между понятиями «дворянин», «интеллигентный человек» и «поэт».
Как и следовало ожидать, эта провокация возмутила всех «не поэтов». А так как на уроках этого преподавателя любые споры «по делу» только приветствовались, то Евгения Евдокимова, конечно же, высказала свое «фи». Причем весьма аргументированно, хотя, местами, и не очень логично.
После нее Лисицина внимательно выслушала еще несколько учеников. Что интересно, ни на миг не прекращая прогуливаться между столами. А затем задержалась возле моего, резко развернулась ко мне лицом и поймала взгляд:
— А что скажете вы, Лютобор Игоревич?
В принципе, ее интерес объяснялся предельно просто: не далее, как на прошлом уроке я не согласился с мнением княжича Константина, высказал свое и переборщил с оригинальностью подачи информации. Вот женщине и захотелось разобраться в моем мировоззрении.
Отыгрывать назад или каким-либо образом показывать неуверенность в этом обществе было нельзя, поэтому я неспешно встал и пожал плечами:
— На мой взгляд, вы несколько утрируете, но определенное рациональное зерно в вашем утверждении, безусловно, имеется. Хотя бы потому, что любой образованный человек с достаточно хорошим словарным запасом и чувством ритма может писать неплохие стихи, а отсутствие оного может заменить знанием нескольких законов стихосложения. Да, результат, вероятнее всего, будет далек от гениальности, но это и не удивительно, ведь гениальными стихи делает не рифма, а оригинальная идея и образы, посредством которых она реализована.
— А чуть поподробнее об этих законах можно?
— Почему бы и нет? — улыбнулся я и перечислил все. В порядке, некогда услышанном от матушки: — Количество гласных букв в рифмуемых строчках должно быть одинаковым; ударения должны падать на одни и те же слоги; рифмовать желательно не один последний слог, а два и при этом чередовать глухие согласные со звонкими.
— Что за бред? — презрительно фыркнул Засекин, возненавидевший меня после поражения в дуэли и цеплявшийся к словам при любой возможности.
— А вот с этим вопросом мы с вами разберемся коллегиально… — холодно усмехнулась учительница,
сделала небольшую паузу и выдала задание: — У вас полчаса на написание эпиграммы на тему… косности мышления Ярослава Федоровича! Дополнительное требование — прямые оскорбления запрещены. Итак, время пошло…
Последняя фраза, как обычно, оборвала начинающийся ропот, и мои одноклассники склонились над терминалами. Мне не хотелось топтаться на чьем-либо самолюбии, но ситуация обязывала, и я создал новый текстовый документ. А через десяток секунд вбил в него первое предложение:
«Засекин Ярослав — ума палата…»
Продолжение родилось само собой:
«все знает, все умеет и ваааще…»
Потом внес одно исправление в первую строчку, заменив многоточие двоеточием, немного поломал голову с подбором окончания третьей строчки и, выбрав слово «небогато», секунд за сорок определился с мыслью, которую оно должно было замыкать:
«Лишь с рифмами в палате… небогато»
А потом неслабо помучился с четвертой, ибо получающиеся варианты, как правило, не звучали. Впрочем, в какой-то момент в памяти всплыло еще одно подходящее слово, и я, «достроив» эпиграмму, с чувством выполненного долга перечитал ее с начала до конца:
Засекин Ярослав — ума палата:
Все знает, все умеет и ва-а-аще!
Лишь с рифмами в палате… небогато.
Зато с избытком «правильных» клише!
Зацепина, как обычно, пасшаяся в моем терминале, не удержала смешок и, тем самым, привлекла к нам внимание Лисициной. Стоять в центре класса ей было скучно, и женщина подошла к нам. А когда прочитала мое творение, несколько раз бесшумно прикоснулась пальцами правой руки к ладони левой, изображая аплодисменты, а затем еле слышно прошептала:
— Браво, Лютобор Игоревич! Десятка с плюсом за эпиграмму и столько же — за ответ на мой вопрос. А теперь напишите, пожалуйста, эпиграмму на меня. Тема — на ваш выбор.
В принципе, ничего особо сложного в этом задании я не видел, так как рубился с матушкой в буриме почти каждое воскресение. Но мы развлекались, что называется, без тормозов, то есть, стараясь выворачивать смысл каждого двустишия оппонента так, чтобы оно вызывало смех. И никогда друг на друга не обижались, ибо знали, что за любым, даже самым «жутким» уколом или подначкой прячутся любовь и искреннее уважение.
Увы, никакой уверенности в том, что не обидится Лисицина, у меня, естественно, не было, но я, немного поколебавшись, решил рискнуть. Ибо счел несправедливым требование написать вторую эпиграмму.
Первые три строчки родились благодаря очень недовольному сопению Михаила Темникова, чахнущего над своим терминалом:
'Иная провокация — во благо.
Им, недорослям. Но какая боль
когда в глазах детей — такая… шняга,'
Четвертую вынудило написать слово «боль». Вернее, логика подбора подходящей рифмы и веселая злость, накатившая из глубины души:
«что понимаешь — нужен алкоголь!»
Тормозить на этом моменте было бы редким идиотизмом, ибо последнее слово требовало объяснений, и меня понесло:
'Нет, я не пью. Обычно. Тут, в лицее.
И просто так: ведь это — жуткий яд!
Но, черт возьми, он просто Панацея,
когда часами блеют и тупят…'
Замятина, наблюдавшая за рождением, как выразился бы Славомир, очередного «шЫдевра», тоже засопела. Но от желания расхохотаться. А это сподвигло закончить историю на мажорной ноте:
'О, боги, мне бы в юность на минутку:
я б заявила фре наивной так: (Фря — в просторечии «важная персона». Используется либо в ироничном смысле, либо в бранном смысле. Прим. авт.)
'Возиться с детворой настолько жутко,
что поступай, Маришка, на юрфак!''
Тут Валя закрыла лицо ладонями и затряслась в безмолвной смеховой истерике, и учительница, «патрулировавшая» между вторым и третьим рядом столов, рванула к нам. Само собой, не бегом, но довольно быстро. А когда подошла и увидела, что я прикрываю рукой экран терминала, прищурилась, задумчиво склонила голову к плечу и… доказала, что в голову не только ест:
— Писать третью не попрошу. И не обижусь. Даю слово!
Я коротко кивнул в знак того, что оба обещания услышаны, откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди и прикипел взглядом к лицу Марины Викторовны в надежде отследить изменения ее настроения. Ага, как бы не так — она держалась, как профессиональный игрок в карты. Зато после того, как дочитала, повернулась ко мне и расплылась в ехиднейшей улыбке:
— Здорово! Честно. И уже потянуло на десятку в семестре. Но я не люблю игру в одни ворота, поэтому обязательно отомщу. Естественно, в хорошем смысле этого слова…
Глава 10
Часть 2
…После четвертого урока Жданова предложила составить ей компанию за обедом. Согласно «разведданным», добытым Замятиной, девочкой Вика была, мягко выражаясь, своеобразной, с не самыми приятными закидонами, но наводить хоть какие-то мосты с одноклассниками было необходимо, а эта особа позволяла сделать первый шаг. Вот я и согласился — упал Земляничке на хвост, прогулялся до третьего корпуса, прокатился на пятый этаж и вскоре оказался в ресторане для преподавателей и очень богатых лицеистов.