Ещё как устали — я полдня орудовал вёслами, Айна пережила видение и ослабела. Поесть я бы не отказался, но опасался, что начнёт клонить в сон. А спать я этой ночью не собирался.
Подойдя к высокому чертогу ярла, Ульф поприветствовал вышедших на воздух туннов.
— Пиво осталось? — спросил он, подталкивая нас к входу. — Этих молодчиков надо от души накормить. Хорошие ребята.
— Ты как раз вовремя, Борода, — ответили ему с грубоватым туннским говором. — Конунг сейчас будет раздавать дары.
Мы ввалились в длинный полутёмный зал — он был больше дома ярла в Эрхелле раза в три. Оружие пришлось оставить на входе.
В зале пировало не менее пяти десятков людей: воины и горожане, богатые и скромные сидели за длинным столом, уставленным хлебом, мясом и соленьями. Рабыни сновали мимо них с кувшинами и яствами. Стены зала были завешены тканями и шкурами для тепла, на видных местах красовались охотничьи трофеи и оружие. Здесь царил полумрак, и я немного расслабился: никто не разглядит цвета моих глаз и не признает во мне Химмелинга. Но задерживаться здесь не стоило. Тьма была моим другом, но утром я снова окажусь в опасности.
— Кто из них конунг? — спросил я у Бороды, когда люди подвинулись и дали нам рассесться на лавке.
— Скоро придёт. Ты его сразу узнаешь.
Ульф представил нас грозным воинам, и те благодушно поделились с нами угощением. Айна вгрызлась в гусиную ногу с такой жадностью, словно не ела несколько дней. Когда она чувствовала себя хорошо, всегда ела много. И при этом оставалась удивительно худой.
Я ел медленно и пил мало. Осматривался, изучал людей. Хускарлов конунга здесь было всего с десяток. Остальные — местные, некоторых я мельком видел, когда в прошлый раз приходил в Фисбю. Стол и правда оказался щедрым. Все были заняты едой, и на меня почти никто не обращал внимания.
Наконец из задней части дома, где должны были располагаться личные покои хозяев, вышла самая странная процессия, какую мне когда–либо доводилось видеть.
Первой в зал из темноты дверного проёма царственно вплыла божественной красоты женщина, наряженная в заморский шёлк и роскошные меха. Её светлые волосы были убраны в причёску из хитро сплетённых кос и украшены золотыми заколками. На руках звенело множество браслетов, а на пальцах сверкали перстни с драгоценными камнями.
Все гости встали и подняли кружки, приветствуя женщину.
— Ингвилд! — воскликнули они.
— За хозяйку! — вторили голоса туннов. — Будь здорова, Золотая жена!
Я бесстыдно пялился на прекрасную Ингвилд, лишённый дара речи. Казалось, сама богиня снизошла в чертог, и с ее появлением в зале словно стало светлее. Ульф, поймав мой взгляд, лишь усмехнулся.
— Это жена местного ярла, — пояснил он. — Золотая Ингвилд. И она приходится сестрой конунгу. Потому нас так щедро угощают.
Я слышал, что супруга ярла Фисбю была хороша собой, но и представить не мог, насколько. Теперь мне стало понятно, почему верховная жрица отсылала меня прочь от храма, когда Ингвилд приезжала на Свартстунн. Раз она приходилась сестрой конунгу, значит, наверняка многое знала. Судя по тому, как они миловались с Гутфритом, отношения у них были доверительные. Значит, не стоит лишний раз попадаться ей на глаза — может понять, кто я. Айна пнула меня под столом и тихо зашипела. Ревновала что ли?
Женщина подняла украшенный золотом рог.
— Славен день! — чувственным грудным голосом провозгласила она. — Славьтесь, сыны Нейдланда и Туннланда! Славьтесь боги!
Чертог взорвался хвалебными криками. Я с неохотой отвёл глаза от хозяйки, но лишь потому, что шедший за ней человек впечатлил меня даже больше, чем Ингвилд.
Гутфрита называли Седым, хотя на самом деле ему больше подошло бы прозвище Белый. Волосы конунга, брови, ресницы и борода были цвета снега. При этом Гутфрит не казался стариком: он годился мне в отцы. Лицо его было испещрено боевыми шрамами, и тёмные, почти чёрные глаза выделялись на фоне седины особенно ярко. Не знай я, что Гутфрит был человеком, подумал бы, что он из ильвов или другого волшебного народа — слишком уж необычный.
В отличие от хозяйки, конунг одевался неброско, однако на нём красовался длинный плащ из шкур белых волков. Оскалившиеся морды зверей свисали с плеч, застёжка — тоже в виде волчьей головы — скрепляла меха.
— Гутфрит, — тихо шепнул я.
— Ага, — осклабился Борода. — Говорил же, сразу узнаешь. Конунгу давали много прозвищ за его деяния, но он предпочитает оставаться просто Седым. Не любит показывать власть и богатство, но щедр к тем, кто ему верен. За это мы его чтим.
Объясняя мне это, Ульф казался невероятно гордым. Айна, увидев конунга, смертельно побледнела, пересела в конец стола и спрятала нос в кружке.
Вслед за Гутфритом вышли трое мужей, больше всего напоминавших мне колдунов. Но все были разными. В первом я узнал начертателя по характерному плащу, но не смог рассмотреть его лица из–за надвинутого на самый нос капюшона.
Позади рунного колдуна шёл странный муж в светлом балахоне, подпоясанном простой верёвкой. Он ходил босиком и не носил никаких украшений, кроме простенького деревянного амулета. Голова мужа была странно выбрита на макушке. На благообразном лице блуждала дружелюбная улыбка.
— Это кто такой? — спросил я Ульфа. — Жрец?
— Ага. Гутфрит привёз его с Эглинойра. Его имя брат Освин. Он монах и верит в мёртвого бога.
— Странная вера, — отозвался я. — И зачем он здесь?
— Гутфрит любит познавать новое. Эглины ему интересны, потому что мы хотим захватить их остров. Брат Освин учит его эглинскому наречию и письму, их традициям и порядкам.
— Зачем же монаху это делать, если мы на них нападаем?
Ульф хитро улыбнулся.
— Освин пытается обратить Гутфрита в свою веру в надежде, что тогда мы перестанем воевать.
— Тогда я скажу, что Освин глупец, — ответил я и сделал глоток из кружки.
— Но он нужен Гутфриту, потому что знает всё об эглинах, — назидательно ответил Ульф. — Наш вождь мудр и хитер.
Я слушал бородача вполуха, потому что во все глаза пялился на последнего из троицы. Смуглокожий, он носил на голове цветастый тюрбан, а облачён был в расшитый золотыми нитями халат.
— А кто тот южанин?
— Мы зовём его Шасиром, потому что полное имя не выговорить. Он путешественник с юга Сарской империи. Шасир — учёный муж и лекарь. Он умеет читать звёзды и ведёт записи о наших землях. Конунг тоже учится у него. Шасир много знает о краях, что расположены далеко на юге. — Бородач понизил голос и пьяно икнул. — А ещё он умеет заклинать животных. Как–то при мне натравил на оскорбившего его торговца змею.
— Значит, Гутфрит хочет отправиться и на юг? — предположил я.
— Возможно. Мир большой. Наш вождь готов на всё, чтобы укрепить север.
Когда приветствия стихли, конунг поднялся к трону ярла. Служанка тут же поднесла ему рог с пивом, и Гутфрит поднял его.
— Добрая весть застала меня на пути домой, и мы славим почтенную Ингвилд за доброту и гостеприимство! Боги даровали мне сына, второго наследника и продолжателя рода. Слава им за то, что даровали мне потомка!
— Слава богам!
Я присоединился к восхвалениям, чтобы не вызывать вопросов. Гутфрит знаком призвал к тишине.
— Я славлю свою жену — почтенную Келду. И я славлю вас, мои верные люди! Боги повернулись к нам, и я вижу много добрых знаков. — Конунг обвёл длинный стол тяжёлым взглядом. — Когда мой брат женился на Эйстриде, мы надеялись, что это поможет спасти Туннланд. Наши почвы оскудели, зверь ушёл из лесов. С юга огрызались племена шоров и юхри. Наша земля больше не могла нас прокормить. Сотни и тысячи ушли в Нейдланд. Самые отчаянные бежали на острова. Мы слабели. Вы ещё помните те мрачные времена?
Воины–тунны молча кивали.
— Но конунг Вальгард помог нам, — продолжил Гутфрит. — Он выдал Эйстриду за моего брата. Одарил наш род кровью самих богов, а мы построили для него корабли. Мы объединили земли и получили надежду. Но ненадолго. Я потерял брата. Потерял племянника. Не стало Эйстриды. Лишь Сванхильд — последняя из Химмелингов — осталась жива.