Сон пролетел как мгновение. Я очнулся на рассвете — солнце едва позолотило поляну. Птицеглаз был здесь же — он закончил всю работу с семенами и теперь плёл корзину из ивовых прутьев, мыча какую–то заунывную песню себе под нос. Заметив, что я открыл глаза, он мягко улыбнулся. Мне почудилось, что Конгерм был чем–то опечален.
— Отдохнул? — спросил он. — Стало легче?
— Да. Поесть бы.
— Каша со вчерашнего осталась. — Птицеглаз отложил почти законченную корзину. — Пойдём.
Я протёр глаза и нехотя поднялся, стащив с плеч промокший от росы плащ. Сейчас бы выпить горячего — за ночь немного подмёрз, и никакое волшебство ильвов не спасло. Заварю травяного сбора себе и Ормару — в последние дни начертатель постоянно мучился от холода. Всё шутил, что это Гродда так давала знать о своём приближении.
Очаг давно погас. Конгерм тут же занялся огнём, а я направился будить наставника. Ормар так и лежал, отвернувшись к стене. Я аккуратно тронул его за худое плечо.
— Просыпайся, почтенный. Будем завтракать.
Ормар не ответил. Я чуть настойчивее потряс его.
— Ну же… Каша вкусная, с маслом. Конгерм готовил. Очнись, мудрейший.
Левая рука начертателя безвольно упала на лежак. Я тронул сомкнутую в кулак ладонь — ледяная. Прикоснулся ко лбу — холодный.
Остывший.
— Конгерм… — начал было я, но голос сорвался. — Он…
— Мёртв, знаю. Ушёл. Тихо, как и хотел.
Я осторожно перевернул начертателя на спину и лишь сейчас, взглянув на него повнимательнее, понял, что учитель подготовился к уходу: надел плащ и все амулеты, какими пользовался. Даже приладил к поясу ножи и мешок с рунами. Сделал всё, чтобы нам было проще его хоронить. С большим усилием я разжал его пальцы и увидел руну Санг — плашка была расколота. Его фетч освободился. Связь оборвалась.
— Мы проводим его как подобает, но сперва ты поешь, — заявил Птицеглаз.
Я почти не слышал его, потрясённый таким внезапным уходом Ормара. Он ничего не сказал напоследок, не предупредил, не благословил. Просто взял и умер.
— Все поедим, — наконец ответил я. — Нужна тризна. Надо… почтить.
Стряхнув оцепенение, я принялся рыскать по всем углам хижины в поисках лучшей еды. Собрал ценные травы, даже нашёл маленький ларчик с южными пряностями, что продавались по весу золота. Набрал лучшего мёда и собирался было отправляться в лес за ягодами, когда Птицеглаз меня остановил.
— Не в этом смысл, Хинрик, — тихо сказал он. — Люди ставят на стол самое вкусное, чтобы привлечь как можно больше гостей, что будут восхвалять покойника. К нам никто не придет, кроме духов. А они и так знают об Ормаре все. И непременно расскажут богам. Не суетись. Положим ему с собой то, что он любил при жизни. Мёда, мяса, сыра. Жаль, пива нет.
Я растерянно кивнул. Конгерм знал моего наставника куда дольше, ему было виднее. Я выполнял приказы Птицеглаза, словно во сне. Внутри ещё вчера было больно, но сейчас стало пусто. Болеть стало почти и нечему, словно боги упрямо выжигали из меня все человеческое пядь за пядью. Я знал, что скорбь и отчаяние придут потом — они всегда приходили вместе с чувством утраты. Но сейчас я должен был доделать начатое. О жизни человека судят по тому, как с ним прощаются. И я хотел, чтобы Ормар Эйрикссон получил заслуженное.
Мы собрали припасы и аккуратно переложили начертателя на стол.
— Знаешь подходящее место для костра? — спросил я у Конгерма.
— Здесь нельзя разводить костры в лесу — духи не любят. Ормар хотел, чтобы его похоронили под камнями.
Я кивнул.
— Я видел много камней возле ручья. И берег удачный. Пологий, но не топкий.
— Да, там хорошее место, — согласился Птицеглаз. — Ему нравилось.
До полудня мы готовились к проводам — перенесли тело, собрали вещи, которые следовало положить в могилу. Выкопали углубление на берегу, собрали камни. Я принёс посох Ормара и проверил, чтобы все колдовские инструменты начертателя оказались с ним. Он выглядел безмятежным, упокоенным. И я чувствовал, что Ормар и правда ушёл именно так, как хотел. Возможно, все колдуны со временем мечтают о таком исходе.
Я затянул священную песнь к Гродде, и Конгерм присоединился. У него оказался на удивление красивый голос — вот чего не ожидал. Мы проложили дно могилы сухими ветками и еловым лапником. Поместили облачённого в плащ начертателя на подстилку из ели и принялись раскладывать его инструменты. В руки дали ритуальный нож и мешочек с рунами, сбоку положили его верное оружие — топор и длинный нож. В ногах разместили припасы: мёд, сыр, сухари, ягоды и добрый кусок вяленой оленины. Я нарвал на поле цветов и целебных трав — пусть будут при нём в царстве Гродды, вдруг пригодятся. Кусочек жизни и часть старого мира будет напоминать ему о нас.
Я достал собственноручно сделанную деревянную чашу для крови и, вспоминая, как сам Ормар учил меня, рассёк ножом левую ладонь. Теперь я знал все висы, и в глубине души был горд честью провожать могущественного колдуна.
— Услышь меня, О, Гродда, хозяйка царства смерти, владычица Гродхейма! — воззвал я. — Хранительница душ, что не пируют в Водовом чертоге. Ты чтишь их, бережёшь законом справедивым. Твой мир открыт для тех, чей час пришёл.
Я наклонился над камнем в изголовье могилы и начертил кровью имя Ормара.
— Услышь меня, дщерь Брани и дщерь Натты! Яви свой взор и руку протяни. Будь благосклонна к этому страдальцу. Приди к нему и в Гродхейм забери!
Конгерм склонил голову, исподлобья наблюдая за моими действиями.
— Мы отправляем в Гродхейм начертателя Ормара Эйрикссона, — сказал я, выписывая другие руны. — Узнай его, о Гродда, и прими, как приняла Броки и Вермара.
Я подошёл к камню в ногах покойника и нанёс знак разорванной связи с миром живых.
— Ормар Эйрикссона теперь принадлежит другом миру, и да будет так, пока боги не решат иначе. Пусть дух его не вернётся в Маннхейм и останется покоен в мире мёртвых.
Конгерм запел другую, тихую и грустную песню, в то время как я вылил остатки крови на дно могилы под ноги Ормара.
— Я прощаюсь с тобой, суровый и мудрый учитель, — прошептал я. — Буду тосковать по тебе, но пусть эта тоска обернётся тебе на пользу в Гродхейме. Знай, что здесь о тебе помнят и чтят твоё имя. Пока я буду жив, сохраню о тебе память и передам потомкам.
Мы вкусили хлеба и мёда, восхваляя деяния начертателя при жизни.
— Теперь он готов, — сказал я и положил первый камень внутрь могилы. — Он свободен.
Конгерм печально улыбнулся.
— Как и я. Теперь я тоже свободен.
Я увидел, как сквозь человеческие черты его лица начали проступать звериные. Всего несколько мгновений — и вместо странного и пугающего Конгерма на камне сидел огромный беркут.
Глава 31
— Так это ты был его фетчем? — Отпрянув от неожиданности, я остановился и протянул руку к птице. — Ты следил за нами с самого Эрхелла… Я видел орла.
Беркут был спокоен, глядел на меня жёлтыми круглыми глазами — точно такие же были у Конгерма. Вот я дурак! Мог бы и сразу догадаться. Ведь тогда в лесу, когда на нас с Ормаром напал сын проклятого ярла, учитель успел начертать в воздухе руны. Я не разобрал заклинания, но именно после этого явился Конгерм и помог нам.
Орёл уставился на меня, кивнул пернатой головой и щёлкнул клювом.
— Ты теперь всегда будешь птицей? Как мне с тобой поговорить?
Дух отчаянно забил крыльями и принялся крутиться на месте — да так быстро, что я видел лишь коричневое мельтешение. Через пару мгновений передо мной снова очутился Конгерм в уже привычном почти человеческом облике. Сидел на камне как ни в чём не бывало.
— Прости, не хотел пугать. Оно само так получилось. Думал, ты раньше догадаешься, — улыбнулся он. — Я слишком долго принимал облик человека. Это превращение даётся труднее всего, особенно вдали от Бьерскогга. Мне иногда нужно принимать более простую форму или и вовсе от неё отказываться, чтобы немного передохнуть.
Я пялился на него во все глаза.
— Так вот почему тебе неприятно от прикосновений людей. Духам это неприятно?
— Ага. Даже больно.