Мне стало холодно, смертельно холодно — снова налетел ветер, я уже почти не слышал птичьего сражения в его песне. Сил хватило лишь на то, чтобы взяться за посох. Я повалился набок, стараясь не сорваться со скалы, и прикоснулся к кристаллу.
— Предки из рода Химмелингов, взываю к вам, — прохрипел я, обхватив самоцвет окровавленной рукой. — Мне нужна ваша помощь. Помогите защитить моего фетча. Возьмите с меня жертву. Возьмите кровью и плотью, золотом и железом, прахом и пеплом, но помогите ему. Дайте силу, что может его спасти.
Я сорвал с шеи один из амулетов и швырнул в море.
— Примите хотя бы это!
Морская пена поглотила костяную плашку. Я услышал крик Конгерма. И ушами, и в голове. Крик боли и отчаяния. Почти человеческий.
— Возвращайся ко мне, — шепнул я. — Возьми ещё моей крови и убирайся отсюда.
— Нельзя. Ты погибнешь.
— Если не сделаешь этого, погибнем оба. Так ты сможешь вернуться в Бьерскогг.
— Я еще могу попытаться…
— Нет. Сам знаешь, что не получится. Вернись ко мне, Арнгейл, — я намеренно повторил его истинное имя, догадываясь, что такой приказ возымеет большую силу. — Лучше умереть от твоих когтей, чем от клюва врага. Я не достанусь Гутфриту и его колдуну.
— Тогда он победит.
— Он уже победил. Почти. Лети ко мне.
Птицеглаз не ответил. Я опустил голову на холодный камень. Всё равно не жилец — попади я прямо сейчас в руки к лекарю, ещё мог бы выкарабкаться, но после того, как фетч снова мною пообедает, шансов выжить будет немного.
Он появился внезапно. Не знаю, что Конгерм сделал с птицами, но ему каким-то чудом удалось ненадолго от них отбиться. Орёл опустился на скалу возле меня, слегка уменьшился в размерах. Я заметил, что его клюв и когти больше не отливали серебром, а оперенье перестало сверкать золотом. Он вновь стал обычным беркутом.
— Давай, дружище, — попросил я и, поморщившись от боли, протянул ему руку. — Ешь и улетай.
Птица глядела на меня с сомнением. Вот уж не думал, что мне придётся торопить собственного духа. Птичье облако снова зашевелилось — теперь им словно было сложнее собраться в единую стаю, мешал ветер и, быть может, ещё какое-то колдовство духа. Но времени у нас и правда оставалось немного.
— Я сделаю то, что ты просишь, — наконец ответил фетч.
— А потом брось меня в море. Не отдавай им.
Глаза орла перестали гореть алым и превратились в привычные Птицеглазовые. Он подпрыгнул ко мне, наклонил голову.
— Спасибо за эту жертву, Хинрик.
И снова впился клювом мне в плечо. Я уже даже не кричал — не было сил. Просто застонал, затрясся и отвернул голову в сторону прекрасного моря, чтобы не видеть, как меня жрали заживо. Солнце, подсвеченные облака, весёлые белые барашки на волнах… Хороший день для смерти, погожий. Жаль, что смерть не пришла ни в бою, ни в постели.
Пока орёл раздирал меня, я видел, как белые облака стали двигаться быстрее, ветер нёс их на нас, ближе к суше. Волны стали выше, мелкие барашки превратились в исполинов. Белое, точно горный снег, облако неслось быстро, слишком быстро даже для такого ветра… Мне показалось, что я услышал какой-то шум с той стороны. Но вой ветра заглушал все звуки.
Что-то промелькнуло перед моими глазами. На камень прямо возле моей головы приземлилась жирная наглая чайка, сложила серо-белые крылья и визгливо загоготала прямо мне в лицо.
Глава 3
— Хороший друууг! — заверещала чайка и бодро забила крыльями. — Друууг!
Птица в несколько прыжков оказалась возле когтей Конгнерма. Я подумал, что начал бредить от потери крови, потому как чайка расправила роскошные серо-белые крылья, отставила перепончатую жёлтую лапку назад и поклонилась моему фетчу. По-настоящему поклонилась, как земледелец кланялся какому-нибудь эглинскому королишке.
— Ты звал нас, царь, — визгливо проговорила чайка. — Ты взывал к морским крыльям. Мы явились во имя твоего повелителя Химмеля и нашего владыки Ава. Ну и общество ты с собой привел, Арнгейл.
Не понимаю, почему я вдруг начал понимать духов, но слышал их столь отчётливо, словно они общались на моём родном нейдском наречии. Возможно, близость смерти открывала во мне все новые таланты. Жаль, несколько запоздало.
Конгерм оторвался от своей жуткой трапезы и уставился на чайку.
— Граувинк, — отозвался мой фетч. — Дух морского ветра, я приветствую тебя.
Чайка вновь склонила голову и уставилась за спину Конгерму. Я приподнял голову и понял, на что она смотрела: тёмная живая туча окружала нашу скалу. Теперь я увидел горевшие колдовским зелёным огнём глаза воронов, грачей и сов. Жуткие глаза, безжизненные, неестественные. Колдовство, несомненно. И такого колдовства я не знал. Кем бы ни был начертатель Гутфрита, противником он оказался серьезным и непредсказуемым.
— Ты взывал о помощи, царь, и боги велели нам вмешаться, — проговорила чайка и взлетела, напоследок крикнув. — Улетайте! Мы им помешаем. Будешь должен, Арнгейл!
В следующий миг серо-белое облако настигло нас. Светлый клин пронёсся над моей головой и врезался во вражью стаю. Я едва не оглох от поднявшихся криков. Чайки даже на Свартстунне орали противно и невыносимо, но здесь и сейчас, в узком проливе, выводившем корабли из Маннстунна в Сверское море, казалось, собрались птицы со всего Севера. Я уже не видел неба за их крыльями, не слышал завываний ветра за их голосами. Ветер метал перья из стороны в сторону, а ничем не мог помочь нашим внезапным союзникам. Даже пошевелиться толком не получалось.
— Я унесу тебя отсюда. Сможешь держать посох? — спросил Конгерм.
— Не знаю.
На несколько мгновений он принял облик человека, и я заметил, что он был ранен. В птичьем обличии Конгерм этого не показывал, но сейчас я видел — досталось ему крепко. Птицеглаз вложил посох в петлю за моей спиной, затем снова стал беркутом и бережно, словно боялся, что я рассыплюсь, подхватил меня когтями.
Над нашей скалой разворачивалось побоище. Я никогда не видел такой битвы — будь здесь скальд, он написал бы длинную песню, воспевая мощь когтей и перьев, и эта песнь разошлась бы по всему Северу. Небо стало полем битвы, крылья несли воинов, и клювы да когти были их смертоносным оружием. Два духа, словно полководцы, бросали птиц в бой. Я на миг потерял Граувинка из вида — он смешался с другими чайками, но морские птицы стремительно рассекали воздух, разбивали вражью стаю, разгоняли по разным сторонам неба.
— Так ты призвал духов на помощь? — Спросил я, когда фетч улучил миг и воспользовался суматохой. Он снова стал больше и, раскинув крылья, взмыл к солнцу.
— Не только я. Ты тоже постарался. Молодец, Хинрик. Сообразительный ты парень.
— Не думаю, что предки меня услышали.
— И всё же Граувинк явился, и не один. Важно лишь это.
— Он сильный дух? — спросил я. — Как ты?
— Да, но он крепче связан с морем, чем с небом. Чайки служат Аву, морскому владыке. Кормятся дарами Ава и несут на крыльях вести морей.
Я мрачно усмехнулся.
— Значит, теперь мы должны ещё и Аву?
— Подумаем об этом, если выживем.
Конгерм умолк. Я болтал ногами в воздухе, наблюдая за развернувшейся над водой битвой. Увидев, что мы с Конгером пытались удрать, призванные начертателем птицы рассвирепели и бросились за нами. Чайки с невыносимыми воплями встали стеной, преградив им путь. Мне подумалось, что их противные голоса имели особую силу, потому как пробирали до мурашек не только меня, но и явно мешали пернатой армии колдуна. Чем громче вопили чайки, тем сложнее становилось воронью собираться в единую стаю.
Я заметил Граувинка — он казался чуть больше остальных, его ярко-жёлтый клюв впился в шею здоровенного ворона. Казалось, чайке несдобровать: она была гораздо меньше врага, и тот легко стряхнул её, словно она была пушинкой. Граувинк не сдавался. Издал призывный клич, и с неба рухнули несколько серо-белых птиц — белоснежные перья сверкали серебром. Вместе они окружили ворона — я видел, как он отчаянно пытался от них отбиться, но уже не мог. Морской дух забил крыльями, разогнался и со всей силы врезался в ворона, впившись в него клювом и когтями. Сцепившиеся птицы ударились о камни скалы и рухнули в воду.