Но «вмешательство попаданки в новую реальность» началось совсем не в оружейном деле. Зайдя в деревяшечный цех она увидела, как ребята тащат полные носилки стружек во двор и сваливают их в импровизированный очаг — сложенную из обломков кирпичей круглую конструкцию диаметром около метра.
— Это вы зачем? — поинтересовалась она у парней, но ответил ей пожилой мужчина:
— А чего еще-то с мусором делать?
— Так в городе топлива не хватает, а вы тут сколько дерева сжигаете просто на улице?
— Дочка, ты еще не видела, сколько в тарном цехе опилок жгут. Я и сам вижу, что с топливом у нас хреновато, но опилками-то печь не стопишь. Да и носить их далеко не в чем.
— А сделать из опилок брикеты хотя бы?
— Ты думаешь, что одна такая умная? — рассердился мужчина. — Пробовали уже, но чтобы брикеты делать, клей какой-то нужен, а клейстер не годится. Да и крахмала лишнего нет, он и в еду неплох. Кисель-то, небось, с удовольствием пьешь?
Разговаривать с глупой школьницей он больше не стал — а вот комсорг механического цеха Миша Шувалов ее внимательно выслушал. Потому что про тот ужас, который творился в Ленинграде, в стране были уже наслышаны, а Таня с «совершенно честным лицом» рассказала ему кое-что очень интересное:
— У нас там вообще топлива не было, поэтому каждую щепочку, каждую соринку старались использовать. И один инженер — фамилии его я не помню — придумал, как делать дрова хоть из опилок, хоть из соломы. Вот смотри, тут ничего сложного нет…
Правда, поначалу терпения у Миши хватило лишь на спокойное выслушивание того, что говорила Таня, а воспитания — на то, чтобы не послать ее в очень необычные места. Однако когда Таня принесла изготовленную из обломков трофейного оружия и пары подобранных в куче металлолома кусков стали «машинку», превратившую горсть опилок в тоненький, но цельный стерженек, он задал уже действительно серьезный вопрос:
— Как я понял, твоя машинка может за пять минут из опилок сделать дров размером с пару карандашей…
— Это не машинка, а демонстратор принципа работы. Машинка должна выглядеть вот так, — и девочка на обрывке бумаги нарисовала несложную схему, — и делать за час с центнер нормальных дров. А если мотор взять киловатт на десять, то может выйдет даже три центнера.
Прошлой зимой всем в городе было довольно холодно, так что рабочие на призыв комсорга «сделать машину для изготовления нормальных дров из мусора» откликнулись с изрядным энтузиазмом. И даже притащили откуда-то старый сгоревший электромотор, договорились с электриками, чтобы те его срочно перемотали — а когда из примитивной установки, в которую высыпали несколько ведер опилок, полезли пеллеты, даже скинулись и купили Тане на рынке большой пакет с сушеными яблоками.
Хорошо, когда бюрократия не мешает трудовому энтузиазму: уже через неделю — и силами инженеров завода — была изготовлена установка, перемалывающая в мелкие крошки любые древесные отходы, а первого мая была пущена уже «промышленная» установка с мотором на тридцать пять киловатт, способная переработать до двадцати тонн деревянных отходов в сутки (на первой, «опытной», мотор был от какого-то станка, восьмикиловаттный). То есть запущен был лишь гранулятор, а инженеры срочно «изобретали» барабанную сушилку и разные механизмы, передающие сырье с машины на машину — но никто уже не сомневался, что было придумано что-то исключительно нужное всей стране. Директор завода — как раз первого мая — привез в Москву наркому вооружений Устинову «образцы продукции», а второго вернулся в Ковров с указанием отправить бригаду механиков в Сталинград чтобы на развалинах Тракторного завода поживиться случайно сохранившимися там электромоторами…
Но для Тани главным стало то, что она получила неограниченный доступ к механической мастерской завода и — что для нее было важнее — в небольшую, но очень неплохо обеспеченную оборудованием и материалами заводскую химлабораторию.
Правда, после получения такого допуска в школу девочка ходить практически перестала — но учителя на это особого внимания уже не обращали. Они всего лишь за месяц привыкли к тому, что девочка школьную программу знает лучше всех в классе. Ну да, в Ленинграде-то школьников, вероятно, куда как круче всему учили!
Впрочем, вскоре и большинство других «старших» учеников в школе стали появляться лишь иногда: у каждого почти дома в городе огородик имеется, а раз уж взрослые по десять-двенадцать часом трудятся на заводе, укрепляя оборону, то этими огородами никому, кроме, собственно, школьников, заниматься и некому. Вдобавок дирекция пулеметного выделила каждому рабочему и небольшой участок земли в пригороде «под картошку» — а в том, что эту картошку сажать абсолютно необходимо, ни у кого ни малейших сомнений не возникало. Ну не было в стране избытка продуктов!
Но и времени на земледелие в городе тоже у взрослых практически не было. Таню очень удивило, что строительство новых цехов на заводе велось силами рабочих и просто горожан на совершенно добровольных началах. Рабочие завода после смены, а другие горожане — в свободное время приходили копать, таскать кирпичи, некоторые — кто опыт в этом деле имел — клали стены. И за этот труд никакой оплаты никому не полагалось. Правда, добровольных строителей старались хотя бы покормить дополнительно, но это получалось далеко не каждый день — и тем не менее поток добровольцев не иссякал.
Однако не было в Коврове (как, впрочем, и везде) поголовного трудового энтузиазма и бескорыстия на благо Родины. Отдельные граждане больше пеклись о личном благополучии — и методы достижения такого благополучия не всегда соответствовали моральному облику строителей коммунизма.
Таня по-прежнему жила в своей маленькой палате, ведь другого жилья у нее не было. А Байрамали Эльшанович тоже жилья своего не имел и снимал даже не комнату, а койку в перенаселенном частном доме. Но в госпитале никто не возражал, а наоборот Таню всячески поддерживали — в том числе и исходя из «корыстных интересов»: девочка уже привыкла спать по четыре часа в сутки (обучение «быстрому сну» входило в программу медицинских школ Системы), так что она совершенно спокойно ночами дежурила в приемном покое. Врачи (и уж тем более медсестры) искренне верили, что девочка и первую помощь оказать сможет, и, конечно же, дежурного доктора вызвать сумеет.
Ночью двадцать девятого мая (точнее, уже ранним утром тридцатого — в половине третьего утра) в приемный покой два солдатика притащили заместителя начальника городской милиции. Он — в свете участившихся грабежей товарных поездов — решил лично проверить, как охраняются поезда во время смены локомотивов. Проверил — и увидел, как из вскрытого вагона кто-то шустро выбрасывает тюки с мануфактурой. Увидел, выхватил пистолет и закричал «руки вверх» — думая, как он сам сказал позднее, что грабителей всего двое. Но, во-первых, их оказалось скорее около десятка, а во-вторых, пистолеты и у них имелись. Конечно, на выстрелы сбежалась и штатная охрана станции, так что ограбление удалось пресечь. Но вот изрешеченного пулями милиционера солдатики едва успели дотащить до госпиталя.
Доктору Тане Ашфаль хватило нескольких секунд, чтобы понять: врачи, находящиеся сейчас в госпитале, милиционеру помочь не смогут, так как их квалификации не хватит. Да и вообще нынешние врачи в состоянии лишь горестно развести руками: раневые повреждения печени на нынешнем этапе развития медицины считаются фатальными. Но ведь в приемном покое все, ей необходимое, имеется! Правда, освещается этот покой лишь двумя тусклыми лампочками — но регенератору второй категории и в темноте работать не проблема. Проблема может быть лишь одна: если кто-то из медперсонала сунется в покой чтобы выяснить, кто это поздней ночью в дверь так громко стучался. Но с этим, вроде бы, повезло: преддверие «ведьминого часа», самый крепкий сон…