Взять живыми им никого не удалось, значит, теперь одна задача – никого не упустить.
Беляк тем временем уже зацепился за веревку и все это – и беляк, и оранжевый грохот – поползло вверх. Там решили не рисковать. И правильно решили. Внизу их ждала вторая группа.
Федосей вскинул ствол вверх. Рука вздрагивала от выстрелов, но он не слышал их. Рядом, по уносящемуся в небо врагу, палили еще три револьвера, только, казалось, тем все нипочем, аппарат поднимался, а под ним раскачивался беглец. Неразличимо за грохотом двигателя хлопал в ответ его револьвер, добавляя лунному сиянию ночи редкие огненные вспышки. Они уносились в небо, словно обгоняя пули, или были заговорены от них.
Всем существом Федосей чувствовал, как истончается удача, как бессильно опускаются руки, как становится тише только что нестерпимо громкий звук… И в одно мгновение все переменилось.
Вроде бы это было уже почти невозможным, но уже превратившийся в яркую точку аппарат вспыхнул так ярко, что тени людей прижались к их ногам. У аппарата словно бы добавилось сил, и рев, уже ставший затухающим, обрушился на них с новой силой. Уже не дергаясь из стороны в сторону, эта летающая странность рванула в зенит, словно пришпоренная лошадь. Свет и рев уходили вертикально вверх, пока безоблачное небо не смешало их со звездами.
– Тормоза отказали… – Федосей по голосу узнал водителя. – Теперь лететь будет, пока в Луну не врежется.
– Или горючее не кончится…
– Ага.
– И куда это он?
– Сказано же – на Луну.
– Я серьезно спрашиваю.
– И я серьезно. Вот если б он вниз летел – то наверняка бы в Америку с такой высоты угодил бы. Ну, а что там наверху, я не знаю. Не Царствие же Небесное, в самом деле…
– Вот он и будет первый, кто узнает.
На крыше стало тихо. Аппарат уже взлетел так высоко, что его шум терялся на фоне обычных городских шумов.
Федосей стоял, опустив руки. Горячей волной прокатилось ощущение обиды и несправедливости. Жалко было и себя, и упущенного аппарата. Хотелось задрать голову и взвыть по-собачьи от обиды на жизнь.
Он вздернул голову, не для того, чтоб завыть, разумеется, а чтоб посмотреть, что там сейчас творится в небе, и успел увидеть самое интересное. Небо, в котором среди звезд уже и не различить было незваного гостя, вдруг вспыхнуло в том месте, где потерялась эта летающая штука. Машинально Федосей начал считать секунды, но напрасно. Целую минуту он ждал грохота, но тот так и не долетел до земли. Все, кто стоял на крыше, поняли, что это значит. Вспышка – взрыв аппарата. Причем взрыв на такой высоте, что даже если люди там и смогли чудом уцелеть после него, то высота, с которой они должны будут упасть на землю, не оставляла им ни одного шанса. Ни для пилота, ни для болтавшегося на веревке пассажира-беглеца.
– Первый номер взял да помер.
Федосей узнал голос водителя.
– В нашем советском небе всякой белогвардейщине места быть не должно. Так ведь, товарищи?
СССР. Ленинград
Январь 1928 года
…Набережная Мойки в начале зимы не лучшее место для беседы – холодно, ветрено, дождливо, но если встретиться надо, не привлекая чужого внимания, то трудно придумать что-нибудь лучше. Мало найдется желающих пройтись удовольствия ради по набережной в такое время. Поэтому двое мужчин неторопливо шли вдоль ограждения, перебрасываясь короткими фразами и глядя на лед в проталинах, почти в полной уверенности, что никому их разговор не интересен.
Одеты по-простому, не нэпманы. Один в старомодном габардиновом пальто и дореволюционной еще шляпе с широкими полями – явный никчемный интеллигент «из бывших». Второй – в щегольской бекеше и простоватом черном полушубке и валенках с калошами. Этот выглядел бы пролетарием, если б не пенсне на носу.
Пряча лицо в воротник пальто, тот, что в бекеше, сказал:
– У меня новости…
– ОГПУ? – быстро спросил габардиновый интеллигент.
– Ну, не такие плохие, слава Богу… – блеснул стеклами пенсне его товарищ. – А, пожалуй, даже наоборот.
Он остановился и облокотился на ограждение. По еще незамерзшей воде бежали круги, словно там где-то ходила рыба, но это был обман. Просто холодный мокрый ветер касался воды.
– Позавчера мне стало известно, что у профессора Иоффе все получилось. Ну, помните, я говорил об этом на именинах у нашего изгнанника?
Голос прост и обыден, но первый вздрогнул, словно от удара, и ухватил товарища за руку.
– Что вы говорите, князь?
– Спокойнее, Семен Николаевич. Спокойнее… – оглядываясь по сторонам, сказал князь. – Не ровен час, меня за карманника примут… Мы ведь и так знали, что это рано или поздно произойдет. Ну так раньше произошло, а не позже…
Князь осторожно разжал чужие пальцы на своем запястье. Его визави собрался и уже спокойнее сказал:
– Подробности, пожалуйста…
Понизив голос и отвернувшись к реке, князь спокойно сказал:
– Особая лаборатория товарища Иоффе за успехи в социалистическом соревновании выдвинута на награждение переходящим Красным знаменем.
Как насмешка над его словами в холодной осенней воде дрожало отражение пушкинского дома. Семен Николаевич поморщился, и князь добавил серьезно:
– Зря морщитесь. Мои люди в институте видели установку в действии. Это – что-то… Думаю, что месяца через три-четыре краснопузые доведут ее до нужных кондиций и задумаются, что с ней делать дальше, как употреблять… К этому времени мы должны быть готовы.
– Вам известно, что они собираются делать дальше?
– Это очевидно. Испытания. Доводка до оптимальных показателей по весу, габаритам, мощности… Судя по завесе секретности, испытывать станут в каком-то очень серьезном месте. Где-нибудь вроде «Троцкого». А случится это, похоже, не раньше чем через три месяца.
– Три месяца? – Семен Николаевич что-то прикинул и покачал головой. – Нет. Нам не успеть… Против нас и география и психология.
– Большевики не любят ждать. У них все как-то с опережением получается. Надо и нам успевать за ними.
– Нет, – спокойно возразил Семен Николаевич. – Это невозможно. Знаете, есть такое слово «невозможно»?
Князь помолчал. Он знал это слово.
– А сколько нужно?
– По крайней мере, полгода.
– Тогда нужно сделать так, чтоб три месяца превратились в шесть. Наше предложение должно быть очень своевременным. Вы же помните – «Кто дает вовремя, тот дает вдвойне»…
Князь снял пенсне и задумчиво протер его шарфом.
– Нда-а-а-а… Задаете вы задачи.
– Не я задаю – жизнь задает.
Князь потеребил пальцами подбородок.
– В принципе это возможно. Хотя, конечно, риск… Расследования пойдут… Но попробуем сделать тут, в Питере. Ну, а если они и впрямь решатся на «Троцкого», то все, возможно, и упростится. Наш человек там наверняка будет привлечен к работе, если они пойдут на это.
– А мы можем подтолкнуть их к этому?
Князь пожал плечами.
– Попробуем. Ладно. С этим понятно.
Он хлопнул ладонями по парапету, подводя итог одной части разговора.
– А как у нас с…
Он остановился, подбирая нужное слово. Хоть и не было рядом чужих, а лишнего говорить не хотелось. – М-м-м-м… Как у нас с международной поддержкой наших усилий?
– Как уговорено. Начнем, разумеется, с Германии, а там…
Он махнул рукой, и князь понял, что та часть хорошо продумана и там все идет как нужно, а не иначе.
– И вот еще что.
Князь полез в боковой карман и достал оттуда небольшую коробочку, кокетливо перевязанную розовой лентой.
– Это еще что? – поинтересовался Семен Николаевич, убирая подарок в карман, подальше от чужих глаз и пальцев.
– Это, как я и обещал, пресловутое «изделие 37-бис». Интересная штучка, между прочим. Вы с ней поосторожнее…
СССР. Балашиха
Январь 1928 года
…Броневичок скатывался по склону, плавно покачивая стволами обоих «максимов». Холодный ветер, качавший ветки редких, высоких колючек и еще более редкие метелки сухой травы, соскальзывал с толстых ребристых кожухов на промерзшую от утреннего мороза броню и попадал под колеса.