– Мы в окружении, и это чудо, что меня еще не схватили, – в глубокой апатии и тоске продолжал говорить царь. – Наверное, я был самонадеян и не думал о предательстве. Я атаковал пехоту противника кавалерией, не зная, что у меня в тылу, за горой, затаилась римская конница. Глупость одной минуты разрушает долгий труд мудрости. Поражение было предрешено, противник знал мои замыслы!
В шатер вбежал начальник царской охраны Диафант и, вызвав окончательное замешательство, закричал:
– Римляне движутся к лагерю!
– Государь, ты можешь сдаться на милость победителя, – предложил Каллистрат, беспокоясь больше о своей судьбе.
– Нет, лучше умереть! – произнес Митридат. Ощущая в полной мере беспомощность, он продолжал: – Мне шестьдесят три года, я стар, и теперь… теперь война проиграна. Незачем больше жить.
Единственная женщина в шатре Гипсикратия, жена царя, страстно любившая его и неотлучно находящаяся рядом, воскликнула:
– Великий царь! Ты сумеешь собрать новое войско и поставить римлян на колени!
– Не в этот раз. – На глаза Митридата навернулись слезы. В минуту упадка духа ему привиделись близкие. – Мои бывшие жены! Я знаю, что с ними сделают. Даже если толпа не растерзает, они окажутся в Риме в качестве трофея, их продадут в рабство. О моя Береника! Она принесла столько счастья… О Монима! Как она меня изводила! – На его лице появилась слабая улыбка. – Властная, ненасытная… Мои жены, наложницы, сестры… – Выражение лица вдруг стало жестким. – Никогда эти драгоценные камни моей диадемы не станут добычей римлян, не допущу их позора! Позовите Вакхида!
Гипсикратия пыталась вселить надежду:
– Ты великий, всегда находил выход из любого положения!
Но царь ее не слышал. Свою жизнь он посвятил войне с Римом, война – его страсть. Много городов и царств покорил, захватив несметные богатства; у него самый большой гарем на всем Востоке. «Но зачем мне все это? – думал он. – Столько раз терпел поражение, что растратил душевные силы на бесконечное возрождение из пепла».
– Не все потеряно, бежим, я спасу тебя! – Схватив его за руку, Гипсикратия опустилась на колени, а он говорил:
– Удача отвернулась от меня окончательно. Нет, я не великий. Единственный, кого сейчас можно назвать великим, – это царь Армении Тигран II. Он мудрый, рассудительный, честолюбивый, его царство огромно, от моря и до моря, он мог бы стать владыкой мира, если бы захватил Рим, но не хочет: религия не позволяет. Мы все выбираем удобных для себя богов, а он верит в одного, у него на уме не борьба, не владычество, а лишь процветание Армении.
В шатер вошел евнух Вакхид:
– Повелитель, ты звал меня?
– О мой друг, Вакхид! Ты всегда был мне как брат. Враг топчет землю Понтийского царства, грабит мои города. Наши крепости долго не устоят. Смысл жизни, который видел в борьбе и возвышении над человечеством, потерян. Вакхид, с тобой мы прошли половину мира. Ты же предан мне? – Схватив евнуха за руку, царь всматривался в его глаза, пытаясь разглядеть ответ. – Ты всегда исполнял в точности все мои приказы. Поедешь в Пантикапей и Евпаторию, убьешь всех моих жен, наложниц, сестер, чтобы не попали в плен к римлянам. Для меня будет величайшим позором, если они окажутся в руках неприятеля. Предоставь им только выбор, как умереть. Мне незачем жить… Яд не поможет… Вот последний тебе приказ – пронзи меня мечом!
– Нет, мой повелитель, не могу!
– Спасения мне нет. Делай, что сказал! – Митридат закрыл глаза.
Вакхид, помедлив, обнажил короткий меч, отвел руку и, сделав выпад правой ногой, направил острие меча вперед для удара в грудь царя.
Кинжал Гипсикратии неожиданно ударил по клинку Вакхида, не дав нанести смертельный удар. Взбешенный воин отступил и бросился в атаку на женщину. Она приняла удар на середину кинжала; клинок противника заскользил по ее клинку, и в этот момент, уклоняясь от удара, она резко развернулась всем телом и ее кинжал застыл перед самым лицом Вакхида. Тот от неожиданности замер.
– Пока я жива, никому не позволю причинить тебе вред, великий царь!
Митридат открыл глаза:
– Ну, ладно, опустите оружие!
Гипсикратия опустила кинжал и ушла в сторону. Вакхид же, потрясенный и уязвленный, продолжал смотреть вперед ничего не видящим взглядом.
– Вакхид, убери меч! – повысил голос царь. – И слушай меня: возьми десять всадников и направляйся в Пантикапей. Выполняй приказ!
Вакхид ушел и вскоре с отрядом всадников поскакал выполнять безрассудный приказ. Митридат, всегда подверженный резким перепадам настроения, медленно вышел из оцепенения, перевел взгляд на Гипсикратию и устало сказал:
– Ты моя Ариадна. Подобно ей, возможно, выведешь меня из лабиринта. Что есть жизнь или смерть? Это безумный танец преодоления человеческой природы, но в этом танце я испытываю наслаждение.
Его настроение улучшилось, опять появилось желание сделать что‑то великое, и царь, повернувшись к начальнику охраны, спросил:
– Осел готов?
– Да, владыка.
– Отступаем в Коману.
С отрядом всадников из личной охраны численностью до восьмисот человек царь Митридат и Гипсикратия верхом на конях поскакали из военного лагеря понтийцев на восток, надеясь на удачу, туман и приближающуюся ночь.
Римляне взяли лагерь неприятеля без боя. Большой отряд римской конницы пустился вдогонку за царем. В тумане преследователи разделились, и одна из групп практически настигла беглецов, но солдаты наткнулись на осла, навьюченного мешками с золотом. Увидев высыпающиеся из мешков монеты, римские солдаты бросились делить золото, дав царю время уйти.
Но уйти удалось недалеко. Лукулл предвидел, что Митридат попытается прорваться из окружения. На основных путях отступления уже были устроены засады.
В шатре Митридата хозяйничали римляне.
– Проконсул, мы захватили казну и гарем с десятью наложницами, – доложил обстановку легат Мурена, когда главнокомандующий уселся на походный трон понтийского монарха. – Царя нигде нет, отряд Сорнатия преследует его.
Грозно посмотрев на военачальника, Лукулл отрезал:
– Поймать царя! Доставить ко мне живым!
Бросив взгляд на убранство роскошного шатра, повертев в руках золотую статуэтку грифона, терзающего волчицу, он подозвал к себе военного летописца:
– Пиши: «Преследование продолжалось долго и затянулось на всю ночь, пока римляне не устали не только рубить, но даже брать пленных и собирать добычу».
Лукулл, человек высокообразованный, надменный и упрямый, снова взглянул на статуэтку грифона, мифического существа с головой, когтями и крыльями орла, а телом льва, подозвал к себе Мурену, своего старого соратника, дальновидного, храброго и умного генерала, и сказал:
– Посмотри на эту статуэтку, это – послание. Митридат намекает, что подобно этой птице, соединившей ум и силу, он имеет власть над небом и землей, не так ли?
– Да, Лициний, – отвечал Мурена, – похоже, Митридату хочется верить, что он вращает колесо судьбы.
– А знаешь, я припоминаю: в греческих книгах грифона зовут стражем сокровищ и тайного знания. – Лукулл произнес это с загадочным лицом, подумав: «Так, так, хвастаешь тайным знанием, ну посмотрим, чья возьмет!»
В шатер заходили военные с очередными донесениями, новостей о царе не было, как вдруг появился легат Секстилий и закричал:
– Пойман раб, личный парикмахер царя! При нем диадема. Он утверждает, что Митридат убит.
– Привести!
В шатер ввели связанного раба лет тридцати, статного, с короткими волосами, в понтийской суконной куртке черного цвета, шароварах и высоких сапогах, с широким красным поясом поверх костюма. Ни меча, ни кинжала у раба не было.
Лукуллу подали диадему Митридата. Он держал в руках символ царского достоинства и не мог поверить, что случилось невозможное: чудовище повергнуто! Это головное украшение царя в форме золотого обруча имело династическую эмблему понтийских Митридатидов – шестилучевую звезду над полумесяцем. Несомненно, это была диадема Митридата. Греческие источники много писали о ней. Слово «диадема» по‑гречески означает «проведение народов», а тот, кто обладает этим предметом, является предводителем нации.