Выбрать главу

— Нет.

Глаза у нее были цвета яшмы.

— Ну, это… это секс, вот что.

В этих яшмовых глазах вспыхнул свет.

— О, ты имеешь в виду приобретение детей?

— Да. Совершенно верно.

Она рассмеялась. Впервые услышал я смех в Тиреллиане. Как будто виолончелист провел смычком по струнам. Слушать было не очень приятно, особенно потому, что она смеялась слишком долго.

— Теперь я вспомнила. У нас тоже были такие правила. Полпроцессии назад, когда я была ребенком, у нас были такие правила, но… — Похоже было, что она готова снова рассмеяться. — В них больше нет необходимости.

Мозг мой помчался, как магнитофонная лента при перемотке.

Полпроцессии! Нет! Да! Полпроцессии — это же приблизительно двести сорок три земных года!

Достаточно времени, чтобы изучить все две тысячи двести двадцать четыре танца Локара.

Достаточно времени, чтобы состариться, если ты человек.

Человек с Земли.

Я снова взглянул на нее, бледную, как белая шахматная королева из слоновой кости.

Она человек, готов заложить душу, что она живой, нормальный здоровый человек, и она женщина… Мое тело…

Но ей двести пятьдесят лет. Значит, М'Квайе — бабушка Мафусаила. А они еще хвалили меня как лингвиста и поэта. Эти высшие существа!

Но что она имела в виду, говоря, что сейчас в этих правилах «нет необходимости»?

Откуда этот истерический смех? К чему все эти странные взгляды М'Квайе?

Неожиданно я понял, что близок к чему-то важному.

— Скажи мне, — произнес я якобы безразличным тоном, — имеет это отношение к чуме, о которой писал Тамур?

— Да, — ответила она, — дети, рожденные после дождей, не могут иметь детей, и…

— И что?

Я наклонился вперед, моя память-магнитофон была установлена на «запись».

— У мужчин нет желания иметь их.

Я так и откинулся к спинке кровати. Расовая стерильность, мужская импотенция, последовавшие за необычной погодой.

Неужели бродячее радиоактивное облако, бог знает откуда, однажды проникло сквозь их разряженную атмосферу? Проникло в день, задолго до того, как Скиапарелли увидел каналы — мифические, как мой дракон, — задолго до того, как эти каналы вызвали верные догадки на совершенно неверном основании. Жила ли ты тогда, Бракса, танцевала или мучилась, проклятая в материнском чреве, обреченная на бесплодие? И другой слепой Мильтон писал о другом рае, тоже потерянном…

Я нащупал сигарету. Хорошо, что я догадался захватить пепельницу. На Марсе никогда не было ни табака, ни выпивки. Аскеты, встреченные мною в Индии, настоящие гедонисты по сравнению с марсианами.

— Что это за огненная трубка?

— Сигарета. Хочешь?

— Да.

Она села рядом, и я прикурил для нее сигарету.

— Раздражает нос.

— Да. Втяни немного в легкие, подержи там и выдохни.

Прошло несколько мгновений.

— Ох! — выдохнула она.

Пауза. Потом:

— Она священная?

— Нет, это никотин, эрзац нирваны.

Снова пауза.

— Пожалуйста, не проси меня переводить слово «эрзац».

— Не буду. У меня бывает такое чувство во время танца.

— Это головокружение сейчас пройдет.

— Теперь расскажи мне свою поэму.

Мне пришла в голову идея.

— Погоди, у меня есть кое-что получше.

Я встал, порылся в записях, потом вернулся и сел рядом с ней.

— Здесь три первые главы из книги Экклезиаста. Она очень похожа на ваши священные книги.

Я начал читать.

Когда я прочитал одиннадцать строф, она воскликнула:

— Не надо! Лучше почитай свои!

Я остановился и швырнул блокнот на стол.

Она дрожала, но не так, как тогда, в танце. Она дрожала невыплаканными слезами, держа сигарету неуклюже, как карандаш.

Я обнял ее за плечи.

— Он такой печальный, — сказала она.

Тут я перевязал свой мозг, как яркую ленту, сложил ее и завязал рождественским узлом, который мне так нравился.

С немецкого на марсианский, экспромтом, переводил я поэму об испанской танцовщице.

Мне казалось, что ей будет приятно. Я оказался прав.

— Ох! — сказала она снова. — Так это ты написал?

— Нет, поэт лучший, чем я.

— Не верю. Ты написал это.

— Это написал человек по имени Рильке.

— Но ты перевел на мой язык. Зажги другую спичку, чтобы я видела, как она танцует.

Я зажег.

— «Вечный огонь», — пробормотала она, — и она идет по нему «маленькими крепкими ногами». Я бы хотела танцевать так.

— Ты танцуешь лучше любой цыганки.