Я засмеялся, задувая спичку.
— Нет. Я так не умею.
Сигарета ее погасла.
— Хочешь, чтобы я станцевала для тебя?
— Нет. Иди в постель.
Она улыбнулась и, прежде чем я понял, расстегнула красную пряжку на плече.
Одежды соскользнули.
Я с трудом сглотнул.
— Хорошо, — сказала она.
Я поцеловал ее, и ветер от снимаемой одежды погасил лампу.
Дни были подобны листьям у Шелли: желтые, красные, коричневые, яркими клубками взметенные западным ветром. Они проносились мимо меня под шорох микрофильмов. Почти все книги были скопированы.
Ученым потребуются годы, чтобы разобраться и определить их ценность.
Марс был заперт в ящике моего письменного стола.
Экклезиаст, к которому я много раз возвращался, был почти готов к звучанию на Высоком Языке.
Но находясь в храме, я насвистывал, писал стихи, которых бы устыдился раньше, по вечерам бродил с Браксой по дюнам или поднимался в горы. Иногда она танцевала для меня, а я читал ей что-нибудь длинное, написанное гекзаметром. Она по-прежнему считала, что я Рильке, и я сам почти поверил в тождество.
Это я пребывал в замке Дуино и писал его Элегии.
Нет! Никогда не истолковывайте смысл роз! Вдыхайте их аромат и рвите их, наслаждайтесь ими. Живите моментом. Крепко держитесь за него. Но не пытайтесь объяснить розы. Листья опадают так быстро, а цветы…
Никто не обращал на нас внимания. Или всем было все равно?
Наступали последние дни.
Прошел день, а я не видел Браксу. И ночь.
Прошел второй день. И третий.
Я чуть не сошел с ума. До сих пор я не осознавал, как мы сблизились, как она много стала значить в моей судьбе. Тупица, я был так уверен в ее постоянном присутствии рядом, что боролся против поисков будущего среди лепестков роз. Я не хотел расспрашивать о ней.
Я не хотел, но выбора не было.
— Где она, М'Квайе? Где Бракса?
— Ушла.
— Куда?
— Не знаю.
Я смотрел в ее дьявольские глаза.
И проклятье рвалось с губ.
— Я должен знать.
Она смотрела сквозь меня.
— Вероятно, ушла в горы или в пустыню. Это не имеет значения. Танец близок к концу. Храм скоро опустеет.
— Почему она ушла?
— Не знаю.
— Я должен увидеть ее. Через несколько дней мы улетаем.
— Мне жаль, Гэллинджер.
— Мне тоже.
Я захлопнул книгу, не сказав «М'Нарра». И встал.
— Я найду ее.
Я ушел из храма. М'Квайе осталась сидеть в позе статуи. Башмаки мои стояли там, где я их оставил.
Весь день я с ревом носился по дюнам. Экипажу я должен был казаться песчаной бурей. В конце концов пришлось вернуться за горючим.
Подошел Эмори.
— Полегче. К чему это родео?
— Э… я… кое-что потерял.
— В глубине пустыни? Один из сонетов? Только из-за них ты способен поднять такой шум.
— Нет, черт возьми! Кое-что личное.
Джорджи кончил заполнять бензобак. Я полез в джипстер.
— Подожди!
Эмори схватил меня за руку.
— Не поедешь, пока не скажешь, что произошло.
— Просто я потерял карманные часы. Их дала мне мать. Это семейная реликвия.
Он сузил глаза.
— Я читал на суперобложке, что твоя мать умерла при родах.
— Верно, — согласился я. И тут же прикусил язык. — Часы принадлежали моей матери, и она хотела, чтобы их отдали мне. Отец сохранил их для меня.
— Гм!
Он фыркнул.
— Странный способ искать часы, шастая в дюнах на джипстере.
— Я думал, что замечу блик, — слабо заявил я.
— Начинает темнеть. Сегодня уже нет смысла искать. Набрось на джипстер чехол, — велел он механику. — Пойдем. Примешь душ, поешь. Тебе нужно и то, и другое.
Мешки под бледными глазами, редеющие волосы и ирландский нос, голос на децибел громче, чем у остальных.
Я ненавидел его. Клавдий! Если бы это только был проклятый пятый акт!
И вдруг я понял, что действительно хочу вымыться и поесть. Настаивая на немедленном выезде, я лишь вызову подозрения.
Я отряхнул песок с рукавов.
— Вы правы.
Душ был благословением, свежая рубаха — милостью, а пища пахла амброзией.
— Соблазнительный аромат, — заметил я.
Мы молча ели.
Наконец он сказал:
— Гэллинджер…
Я посмотрел на него: упоминание моего имени предвещало неприятности.
— Конечно, это не мое дело, — начал он. — Бетти говорит, что у тебя там девушка.