Увы, как это часто бывает с первым блином, он поначалу выходил весьма комом. Бог в произведениях наших фантастов оказывался то крутым мужиком наподобие небесного Конана-варвара, только так, одной левой побеждающим всех богов послабже; то занудным моралистом, доморощенным педагогом, таскающим избранных по всяческим испытаниям, чтобы они на своей шкуре почувствовали, что такое хорошо, что такое плохо; то водителем небесного воинства покруче иного спецназа…
Собственно, ничего удивительного в этом нет, если примерить ситуацию к тому же историческому религиозному детству человечества. Пророк Илия в споре с пророками Ваала тоже победил исключительно потому, что его Бог оказался круче. Мало того, что победил в силовом состязании, но и сожрал ваалитов с потрохами, причем буквально (хотя и посредством змей). Бог наших неофитов от фантастики был таким же: помогал, когда «ну очень» просили (хотя и припугивал для острастки), обезвреживал потенциальных врагов и карал врагов действующих, даже браки устраивал… Впрочем, историческое человечество в конце концов все-таки повзрослело (хотя и не настолько, чтобы вообще не усматривать в Боге аналог МЧС или службы быта). Вот и теософская фантастика взрослеет. Только за последний год появилось несколько таких (взрослых) книг.
В напрасном ожидании чуда
Одна из таких книг — «Пандем» Марины и Сергея Дяченко.
«Пандем», повторюсь, очень религиозная книга. Вот, говорят авторы, появилась, сама собой, спонтанно, некая самоорганизующаяся почти всемогущая система, которая стала уберегать от напастей, подсказывать, помогать, лечить, играть роль стола справок, службы быта и службы знакомств (даже, кажется, сексуальных услуг), при этом искренне любя каждого представителя человечества, обращаясь конкретно к каждому, советуя, сочувствуя, понимая, подсказывая… Иначе говоря, герои Дяченко получили от Пандема то, что люди изначально просят от Бога.
Помощь, сочувствие, участие. Долгую, счастливую жизнь. В перспективе — даже бессмертие.
Никто больше не обижен несправедливо. Никто не обойден удачей. Никому не грозит погибнуть от нелепой случайности, стать жертвой маньяка в темном переулке…Никто никогда больше не совершит самоубийства.
Пандем сохраняет всех…
И всегда рядом с тобой, в голове твоей — собеседник, слушатель, советчик, понимающий, сочувствующий, любящий… Ты никогда больше не одинок.
А теперь представьте себе, что из этого, в конце концов, на не столь уж значительном историческом отрезке, должно выйти.
Или почитайте роман Дяченко.
В общем, получилось то, что Пандем вынужден был уйти. Он, любящий человечество, «умирающий с каждым человеком», вынужден был от любви своей отказаться — ради человечества. Потому что человечество, опекаемое любящим, всезнающим, всесильным существом превратилось в аналог младшей группы детского сада.
А мы все это в глубине души удивляемся — что ж это Бог не реагирует на наши беды? Почему позволяет страдать? Почему допускает несправедливость?
Да потому…
Разумеется, божественность Пандема недоказуема. Толерантный и человечный священник, один из тех, кто усмотрел в Пандеме как раз извечного оппонента Господа, резонно возражает:
«Разве есть что-то в этом мире, что может Пандем, — и не мог бы, пусть в далеком будущем, человек?»
Все так, рано или поздно успехи медицины, биологии, психологии, высоких технологий по идее, должны привести к тому же самому — долгой и полноценной жизни, исчезновению неизлечимых заболеваний, высвобождению творческих резервов… Ловушка состоит, однако, в том, что массовое сознание и науку воспринимает, как одну из форм религии. Во всемогущество науки верят. Достаточно почитать массив второразрядной фантастики 60-х, чтобы понять, какие неограниченные полномочия наши фантасты выдавали науке, нимало не сомневаясь в том, что она имеет на них полное право. Так, в одном из рассказов наши отдаленные потомки на основе анализа текстов «воскресили» личность Пушкина, поместив ее в «мыслящую машину», в другом — подслушали его любовные признания Воронцовой при помощи перстня, когда-то принадлежащего поэту (перстень сыграл роль молекулярного записывающего устройства). Рассказы эти писаны разными авторами, но ни один, ни другой не усомнился в абсолютной правомочности подобных действий.