— Ты другой, Лапка. И Ушаст был другим. Думаешь, почему Хвостат не выходит из норы с тех пор, как в доме появились котята? Он слишком долго жил. И хочет прожить ещё дольше.
Мышиный бог! Зачем я его слушаю? Безумец — он безумец и есть. Может, я и сам уже. Того. Вернусь в нору и забьюсь в конвульсиях, как Ушаст.
Кот не отвечает. Кажется, снова уснул. Прислушиваюсь. Дыхание тяжёлое, хриплое. Точно кот не спит, а тянет на своём хребте целый мир.
А мне теперь что делать? Надо двигаться. Очень уж зябко и шерсть дыбом.
Смотрю на силуэт искусственного кота, мёртвой тенью зависшего надо мной. Что же оно такое, этот псевдокот?
Ловко взбираюсь по суставчатой деревянной лапе. Отверстие в боку — идеальная ловушка для глупой мыши. Страшно! Но любопытство не победить. Ныряю внутрь. Оглядываюсь. Рычаги какие-то. Педали. Ремни. Колесо. Знаю я эти колёса. В таких мыши бегают. Зачем — не спрашивайте. Мир полон нелепостей.
Вроде этого деревянного кота.
— Ничего не трогай там, Лапка, — доносится снаружи глухой голос Рифмоплёта. — Если не хочешь повторить судьбу Ушаста.
Настораживаюсь. При чём здесь Ушаст?
— Он его построил. Деревянного кота. Талантливый был мышонок.
Рифмоплёт не врёт по крайней мере в этом. Запах Ушаста почти выветрился, но здесь, внутри, его ещё можно различить. Вот так номер! Куда катится мир, если мыши — мыши! — принялись строить памятники котам?
— Это не памятник, Лапка. Это оружие. Глупый маленький Ушаст. Хотел меня защитить.
Ну вот, опять он за своё. Мышь строит оружие, чтобы защитить кота. От чего, спрашивается?
Кот не отвечает. Только ведь особых талантов не требуется, чтобы приложить хвост к хвосту. Я-то, в отличие от других, хорошо слышал, что именно шептал несчастный Ушаст в предсмертном бреду. Там только одно слово-то и было.
Мрак.
До чего страшное слово! Хвост сам собой принимается отстукивать чечётку по деревянной поверхности.
Спокойно, Лапка. Спокойно. Смотри: ты на крыше. Рядом с котом, который, если верить Договору, каждую ночь один на один встречается с самым страшным, что только есть в этом мире. Вот ты, Лапка, вот кот, вот ночь. А Мрак? Нет его. Сгинул. Точка.
— Не верь Хвостату, Лапка. Ни единому слову не верь.
— А кому верить, тебе, что ли? — не выдерживаю я. — Как поверил тебе Ушаст?
— Мне жаль Ушаста. Он не заслужил такой участи. Но это был его выбор.
Рифмоплёт устало умолкает. Дышит хрипло.
Я выбираюсь из деревянного нутра искусственного кота. С тревогой смотрю на чёрное небо. Тоненький серп луны кажется таким беззащитным. Может, это и не так плохо, что зрение у меня неважное. Нет уж, нет уж. Никакого Мрака. Отработаю сегодня смену, и больше сюда ни одной лапой. Пусть Хвостат сам сторожит кота, если такой умный.
Когда на востоке показываются первые лучи солнца, и я собираюсь уходить, Рифмоплёт открывает один глаз.
— Прощай, Лапка. Следующей ночью я умру, — говорит он. — А котята не доживут и до ночи.
Обычно я сплю не дольше часа к ряду. Но после ночного бодрствования просыпаться никак не хочется. В моём сне жива Камышик, мы с ней сидим в уютной норке, и всё по-прежнему.
— Вставай, Лапка! Вставай! Хватит дрыхнуть! — суровый голос Полухвоста вырывает меня из эфемерных объятий Камышика. Пробормотав что-то невразумительное, я переворачиваюсь на другой бок, в надежде, что Полухвост оставит меня в покое, но тот упрям. Он ведь и полхвоста потерял из-за того же. Из-за упрямства!
— Люди ушли. Пора.
И тут я, как говорится, сразу настораживаюсь. С чего это его вдруг волнуют передвижения людей? Куда это, позвольте спросить, пора?
Поднимаюсь. Смотрю. Бегут! Все бегут. Стройными рядами мыши спешат наверх. В дом.
Волна подхватывает меня и уносит за собой. Что тут поделаешь? Все бегут — и я бегу. Бегу и слушаю.
— Трое за ночь! Невиданно!
— Как будто мало им было Вышеуха!
— Я сам видел, как Мурзик истязал Коврижку. Настоящий палач! Когтем подцепляет, подбрасывает и ловит. Тошнотворное зрелище!
— Правильно Хвостат говорит. Пора! Пора их давить.
Голова кружится. От бега, от разговоров. И главное, от того, что сам я едва сдерживаюсь, чтобы не выкрикнуть лозунг в поддержку происходящего. Это — действие толпы. Феромоны и прочая научная ерунда.