— Я дам тебе пятерку и без пива. Только ответь.
— Это же и так ясно. Виталик Стоун. Он всем нравится больше всех. Даже моему сыну.
Я сунул руку в карман, делая вид, будто что-то там выискиваю.
— А что ты знаешь о 107 номере? Кто там живет, что это за тип?
Жилы набухли сильнее.
— Что это с тобой? заболел? Тебя же никогда это не интересовало.
В бар зашла девушка, и хотя я сидел у самых дверей, меня не заметила. У нее было милое личико, переполненное воспоминаниями; простые, добрые мысли, таких не встретишь уже нигде, разве что в дневнике девочки-подростка.
— Ну скажи мне, Эд, — показал я ему сжатую в кулак руку. Номер 107. Скажи.
— Никто не знает, кто там живет, Босси. Вроде бы какой-то писатель или же сумасшедший. — Бармен явно раскочегаривался. — Мой сын утверждает, что это тот самый ключик. то есть, что знаешь эту долбаную гостиницу как собственный дом, а жильцов как свою семью. А вот этого не знаешь. Именно этого и не знаешь. А раз не знаешь, что творится в собственном доме, тебя начинает пожирать такая мысль…
— Это правда, — вмешался мой сосед справа. — Меня это страшно злит. Ну что там? В той комнате?
Девушка уже прошла через весь бар и уселась за пустым столиком. Я видел, как она вынимает из сумочки помаду, а потом забрасывает ногу на ногу. После этого стала подкрашиваться.
— Херня, — прорычал пьяница слева, — Это все не то. Вы не заметили, что самая главная — это Флоренс? Вроде бы и блядь, но сердце золотое, В последней серии так даже дала этому хромому, Нолану.
Бармен кивнул своей лысой головой и улыбнулся.
— Дааа. На шару дала. Хорошая баба.
Когда я подумал, что у них осталось еще четырнадцать серий, мне сделалось как-то странно. Я до сих пор не знал, с чего же начать.
К девушке подсел мужчина. Выглядел он преотвратно: массивный пузан, размахивающий вонючей сигарой, и мне даже не надо было прищуриваться, чтобы видеть блестящие капельки пота у него на лбу. Они завели разговор.
— Знаете что, ребята, — сказал я. — Нет у меня пятеры. Вообще у меня голяк. Но обещаю вам, что пятнадцатая серия, считая от сегодняшней, уже не будет такая таинственная.
Я спрыгнул с табурета и направился к двери.
Мне уже и так было ясно, что через пару секунд девушка выйдет с развратным курильщиком сигар, а на ее лице уже не будет видно нежных воспоминаний. Они появятся вновь завтра, когда она принесет мне немного денег и печенья.
Мне не нужно было этого видеть. В конце концов, я это Написал.
А теперь, мистер Слайпер, возьмусь за тебя. Ты сам меня попросил.
Зеркало и вправду было треснувшим в правом верхнем углу. На полу валялись стопки заполненных печатным текстом страниц, а среди них обломки карандашей и куски резинок. Повсюду толстым слоем лежала пыль, ее было видно даже в этом тусклом, желтом свете, падающем откуда-то сверху, от маленькой, спрятавшейся у потолка лампочки… Свет… Погоди-ка…
Я видел. Снова видел.
— Мои глаза выздоровели, — сказал я про себя. — О Боже!
— Да, — подтвердил чей-то голос. — Только это уже не моя заслуга. Честно говоря, я сделал все, чтобы к тебе вернулось зрение; к сожалению, мне это не удалось. и не только это, мистер Стоун. Он сидел у самого окна, заслоненного тяжелыми, черными портьерами, и вся его одежда тоже была черной — может потому-то я сразу его и не увидал. Но может и потому, что был он какой-то сморщенный и запавший сам в себя. Он напомнил мне яблоко, которое я как-то забыл на полке, и оно сморщилось и завяло так, что когда я его наконец-то взял оттуда, то не сразу и понял, что же это такое.
Ты не заметил собственного Бога, подумал я, с трудом сдерживая смех. Это ужасно, но мне хотелось расхохотаться.
Слайпер не глядел на меня. Он уставился на свою пишущую машинку, такую же черную, как и все его окружение, блестящую золотыми буквами и никелировкой. Даже не знаю, как долго он так вот на нее глядел. А еще, мне было непонятно, почему мне пришлось опустить глаза.
— Поспеши, — сказал он наконец. — Теперь уже, когда Он начал, у меня мало времени.
Я не понял, что он имеет в виду. Я осторожно прошел в комнату, а все эти листки с текстами шелестели под моими ботинками. Лица Слайпера я так и не видел, оно все так же прятал его в тени.
— Мистер Слайпер, — сказал я. — Скажите мне лишь одно — действительно ли мы можем жить без вас?
— Нет.
— Почему?
— Я вас Написал. Вас, эту гостиницу, улицу за окном, людей, иногда приходящих в наш бар, и это дерево, на которое ты так любил смотреть. И сразу же, с самого Начала, я дал вам сознание, будто так оно все и есть. Мне показалось, будто это единственное, что я вам должен. Сознание.
Я подошел еще ближе.
— Мы все знали. Дверь с номером 107 была для нас чем-то… Чем-то иным. Иным миром. Мы даже не говорили о вас слишком часто.
Он покачал головой.
— А ведь могли войти сюда. Каждый из вас; даже стучать не надо было. Достаточно было повернуть ручку.
Он закашлялся, а я терпеливо ждал, когда закончит.
— Никто из нас и не вошел. А зачем нам было приходить? Вымаливать себе здоровья? Лицо покрасивее? Денег?
— Нет. Все вы были слишком гордые. Слишком похожими на меня. Но ведь можно было зайти выпить кофейку. Почему никто из вас не пригласил меня вниз, не позвонил… Откуда вам было известно, что у меня все О.К.?
Я сдвинул портьеру и пожал плечами.
— Нам было хорошо. Значит и вам должно было быть хорошо.
Там, где когда-то росло дерево, сейчас был один туман. Густая, чуть ли не материальная завеса, достигающая окон будто просящие руки нищего, вымаливающего милостыню. Они стояли уже повсюду. Я видел их лица, всматривающиеся мне в глаза — бесконечно терпеливые, уверенные в своем…
— Что это за люди внизу? Чего они ожидают?
Он вздрогнул.
— Вы никогда не будете с ними. Собственно говоря, только это я и могу тебе о них рассказать. Так что не бойся.
Но я боялся все сильнее и сильнее. Мне казалось, что они ожидают смерти Слайпера, и когда уже он умрет, войдут сюда, в средину. За нашей одеждой, за нашим теплом, за нашими мечтами, едой и всем, что только у нас есть.
За нами самими.
Еще я знал, что достаточно лишь закрыть глаза, чтобы вновь очутиться в том месте и глядеть на четыре серых туловища, величественно погруженных в синюю воду. Все сильнее и сильнее желал я почувствовать тот ветер, что рвет флаги, и ту женщину, сопровождаемую высокими солдатами. Я мог опустить веки. У меня был выбор. И я мог изменить мир.
— Нет, — сказал я Слайперу.
— Еще нет, — ответил он.
— В следующий раз, — со вздохом сказал я сам себе и вставил в машинку новый лист бумаги. — Так уж сильно мы не спешим, дорогие мои.
Погода была отвратительная. Я люблю дождь, люблю и солнце, но чтобы вместе, вот этого я уже не выношу. Здесь, в полуподвале, в такое время лучше всего — я вижу немножко солнца и немножко дождя, и мне не приходится заботиться о том, что на себя надеть. А самое главное — мне вовсе не хочется куда-либо выходить. Пью чай без сахара, курю самокрутки и Пишу.
— Так, — усмехнулся я. — надо бы для меня побольше такой погодки. Для «Подворотни 403» это то, что нужно.
С виду это и не казалось таким уж тяжелым. Все тома «Подворотни» представлялись мне звеньями хорошенько смазанной цепи. Цепь ложилась на зубья колеса, и вся история быстро-быстро мчалась вперед. от фрагмента к фрагменту Слайпер все сгущал и сгущал атмосферу, так что было невозможным оторваться от его замыслов, он буквально затягивал; и чтоб я сдох, если это у него не получалось. Тут он был докой. И не только в этом.
Он создал великолепных персонажей. Вроде бы скупо описанные, как будто бы бледненькие и замкнутые в одном, сером месте, но чем дольше я о них размышлял, тем лучше понимал, почему они такие отличные.
— Двадцать лет назад я решил описать Человека Полноценного, — сказал я воде, стекающей по парапету. — И писал его без малого год. Я пытался объять каждую его часть, каждую чертову частичку и знаю, что не забыл описать вроде бы ничего. Это и вправду был Человек Полноценный, Полнейший.