— Это при условии, что они тоже принесут свои ключи, — заметил я. — Если будут настолько неосторожными.
— Принесут, — склонил он голову.
— Ты уверен?
— Им неизвестно, что я их раскусил. Ведь я же не такой человек, как они. Если во всей этой афере с «Голубым Щитом» еще никто не был убит, то это исключительно моя заслуга. Они не станут меня подозревать. Перед ними я беззащитен. Они служили, а я оставался гражданским. Когда-то я немного боксировал, но этого недостаточно. Так что, к кому, по их мнению, мог я обратиться против них? К вам, что собирались меня убить?
Да, ничего не скажешь, голова на плечах у этого скрипача имелась. И, похоже на то, что я могу ему доверять. В самом конце он из кожи вон лез, стараясь быть откровенным. Я собирался все время держать его на мушке, и это было моей гарантией. А само только доверие еще никого до добра не доводило. Неужели скрипач и вправду не застраховался перед нами? Во всем остальном он показался мне разумным чуваком.
— Когда вы встречаетесь? — спросил я его.
— Под утро, когда уже будут закрывать заведение.
— А этот Стонка?
— Он тоже будет, — сказал скрипач и, по-моему, в его голосе я даже уловил какое-то сочувствие.
Не везло Стонке. В любом случае, кто бы не забирал содержимое сейфа, мы или те, сам он в любом раскладе оставался в проигрыше.
Я просчитывал риск. Под самый конец ночи мы могли направиться к «Голубому Щиту». Могли пристрелить там, как планировали раньше, этих трех типов. Вот не совсем понятно было, что делать со скрипачом. И с его верой в нашу репутацию, которую мы и так теряли, нарушая договор с Маленьким Принцем.
Мне так показалось, что скрипач рассказал не все.
— Если мы сделаем это, и сделаем хорошо, я хотел бы на какое-то время присоединиться к вам, — сказал скрипач. — Ведь мне некуда будет деваться. Если вы согласитесь, я хотел бы с вами поиграть.
— Бля, вот это было бы клёво, — присвистнул Флейтяра. — Конечно, скрипка возвратила бы нам недостающий нюанс.
И в этот миг я понял, на чем основывает скрипач свою веру на то, что выйдет живым из всей этой бодяги. Никакая не репутация. Музыка. Совместное музицирование. О нем в городе знали все. Разве что такой тип, как Маленький Принц. В конце концов, Маленькому Принцу скоро конец. Так что кто бы из-за него волновался. Честно говоря, если бы я сдержал данное ему слово, то и так бы потерял репутацию.
А вот скрипку как инструмент уважать стоит.
И хотя я мог бы исключить скрипача уже теперь, получив от него номера шифров, я не стал этого делать. Тогда я считал это чем-то некорректным. У меня имелись свои принципы, потому что без принципов все казалось мне задолбаным и не стоящим ломаного гроша. Скрипачу дико повезло, что он столкнулся со мной. Я подумал, что, может, и вообще не стану его убивать.
— Так что, идем на такой договор? — спросил Флейтяра.
Мы и пошли.
Клозетная бабуля пытался стрелять в нас из того автомата с холостыми патронами, с каким уже притворялся, что пуляет в скрипача.
Труп Стонки мы украсили искусственными цветами. Бармен уже навсегда остался за своей стойкой.
Ключи от сейфа и вправду были с ними.
Мы спокойно возвратились к себе. Ребята со скрипачом пошли за бабками, я же отправился на встречу с Маленьким Принцем. Он совершенно взбесился, что его так долго накалывали. И, несмотря на все, потребовал, чтобы мы прибили и скрипача.
За тех троих, которых мы пришили утром, он заплатил сто лимонов. Что ни говори, а мы очистили его заведение. Но скрипача я убивать не собирался, так что полста лимонов так и пропало.
Я рассказал Маленькому Принцу про сейф и про то, где он находится. Когда он туда доберется, то найдет его закрытым и пустым. Но о том, что там ничего нет, он уже не узнает. Равно как и о том, что мы добрались до ключей и шифров. Понятное дело, он может искать эти ключи, но если не заглянет на самое дно одного из городских сральников, то не найдет ничего. Пусть пробует взламывать.
Понятное дело, я не упоминал, что тогда произойдет.
Так что повел я себя по-свински.
Когда я вернулся в нашу хибару, все уже там были. Под стенкой высилась довольно-таки высокая горка банкнот. Было немного монет и ювелирных украшений. Раздел мы отложили на потом.
Скрипач взял с собой инструмент. Мы внимательно оглядели его.
— Так может вы начнете, а я вступлю потом, — предложил скрипач. — Что будем играть?
Как это что? «Революционный этюд» Шопена.
Начал Тромбон, сразу же делая сильный акцент. Через мгновение к нему присоединился Контрабас. Я давал им такт, и тут вступил Флейтяра. Это был кайф. Это был джаз. Никто не мог сделать лучше.
Мы начали заводиться, музыка брала за живое. Она жила в нас, и мы чувствовали: вот оно, что ну его нахер, весь этот долбаный мир, что пусть все идет к черту, лишь бы оставалась эта музыка, эти великолепные созвучия, гармония, что сама по себе уже абсолютная красота и абсолютное ничто.
Температура накалялась. Палочка обжигала мне пальцы. Очень скоро Тромбон был уже весь потный. Мы ожидали скрипача, когда он вступит. А он только слушал нас и оставался неподвижен. Мы уже закончили этюд и, не останавливаясь, завели его с начала. Все как обычно. И тогда скрипач поднялся. В его руках была скрипка. И он заиграл.
Боже! Услышать нас и сдохнуть! Эта скрипка была именно шопеновской, ее специально создали, чтобы играть эту музыку. Я был в экстазе. Да что там еще! Зачем жить, если нельзя творить музыку, не зная даже мгновения перерыва. Я чувствовал, что поплыл. Эта гармония была воистину божественной. Я почувствовал себя легким как пушинка. Мне хотелось быть русалкой. Моя дирижерская палочка так и летала в воздухе. Мне было тепло и как-то странно. Какой балдёж! Тромбон и другие русалки кружились в воздухе вместе со мной. Сами мы уже не играли, но музыка все еще оставалась тут. Рядом с нами. В нас самих. Все пространство превратилось в музыку. Играл только скрипач. Играл исключительно. Играл колдовски. Контрабас вытащил автомат и садил из него по скрипачу. Потом он растворился в воздухе вместе со своим автоматом. Я сползал на пол. Весь мой оркестр — тоже. Я понимал, что засыпаю. Потихоньку, спокойно, без малейшего шороха…
Я лежал на полу, а вокруг меня кружились лепестки алых роз. Скрипач перестал играть. Глаза у меня все еще оставались открытыми. Я увидал, как в нашу хибару заходит кто-то новый.
Аманда. Пасия Контрабаса.
Она подошла к скрипачу и поцеловала его.
— Все в порядке? — услыхал я сквозь туман, покрывающий розовые лепестки.
— Естественно, — ответил тот.
Она остановилась возле меня. Любовь Контрабаса. Любовь, что легла в развалинах. Да она и не существовала, потому что была всего лишь фикцией.
— Этот еще не спит, — сказала она.
Подошел скрипач.
— Прекрасно, еще один фрагментик.
И кино кончилось.
Мы опять сидели сами в той же хибаре. И было нам не очень…
— Но играл он чудесно, — сказал Флейтяра. — Уже никто не будет так играть Шопена.
— Ага, а как он нас ощипал, — заметил Тромбон. — Он и эта его сучка.
— Что, Контрабас, все ей раззвонил? — сказал Флейтяра. — Могу поспорить, что она вытянула из него абсолютно все.
Контрабас сидел, свесив голову.
— И все же, это был волшебник, — сказал я, потому что лишь это знал наверняка. Все остальное как-то перестало быть очевидным. Ведь если в нем была такая сила, тогда зачем он делал то, что делал? И кого, собственно говоря, мы убили? Сообщников, или совершенно случайных типов?
Лишь бы это все не разнеслось по городу.
— Эта сучка, — неизвестно зачем повторил Тромбон.
Вот именно, эта сучка. Она, которая забрала, а затем вернула веру в этот мир и его законы. А бабки — это такое, сегодня они есть, а завтра их нет.
Самое главное, что не по любви.
И тогда Контрабас поднял голову. Он вздохнул, полез в карман куртки и вытащил пачку денег.
— Наверное, это она мне оставила, — сказал он. — Такая уж она есть, парни.