Она еще раз улыбнулась, после чего развернулась на месте и побежала в кухню. Уже оттуда спросила:
— А что хотите пить?
«Водки», — подумал я про себя.
— Коку, — произнес я вслух. В конце концов, как говаривал мой батя, на то, чтобы утопить проблему, всегда будет время потом.
В нашем случае, это «потом» наступило во время вечерних новостей.
Мы сидели на диване втроем. Мы по бокам, Патриция в срединке. Телевизор мы включили рановато, рассчитывая на «Факты» TVN, но наша дорогущая плазма показывала лишь первый канал, второй и региональные программы, так что пока мы глядели окончание «Спокойной ночи, малыши» и пакет реклам после нее.
Вообще-то, я понятия не имею, почему Патриция осталась с нами. Она спросила, можно ли ей. Червяк не протестовал, я же — счастливый уже тем, что хоть какая-то девушка обращает на меня внимание — представлял позицию осторожного энтузиазма. Понимаете, не хотелось мне, чтобы в конце концов меня посчитали каким-то сексуально возбужденным.
Наконец передача началась. Отсчет последних секунд с видом какого-то города, потом титры с музыкой Рубика и та-дам, ведущая, объявляющая новости дня.
Согласен, мы уступили покушению на премьера в Афганистане, но не намного. К тому же — какое-то пугающее чувство гордости заставляет меня подчеркнуть — материал, посвященный «Готовь с Папой», был минуты на две длиннее. И явно разнообразнее.
Сначала показали полки в книжном магазине и немного рассказали о нашей книжке. Затем фрагмент уличного интервью, уже когда-то показанного в эфире, где люди высмеивали или, наоборот, восхваляли идею такой публикации. По-настоящему критических голосов не было совершенно.
Потом на экране появилась варшавская студия из сегодняшней программы и высказывание профессоришки про людские ребра. Или про ребрышки — ведь это блюда из мяса грудной клетки именно так и называется в любом порядочном меню… После чего пришла пора на краткое описание достижений нашего врага — чтобы никто не подумал, будто все это какая-то дешевая провокация какого-то там «господина ниоткуда».
Новость завершало высказывание архиепископа, требующего представить оригинальные записки папы с тем, чтобы подвергнуть их экспертизе графологов. Как будто бы раньше ее у них, сволочей, не было! Все это событие он назвал, а как же еще, гнусной провокацией.
— Но мне кажется, что профессор занялся какими-то слишком отдаленными толкованиями, — заявила наша новая приятельница тем же мягким, но и решительным голосом, как и перед тем. Сейчас она была истинной крошечкой радости, втиснутой между двумя глыбами страха и угрызений совести. — Может быть, он и эксперт, но ведь даже такие тоже ошибаются. Это просто невозможно, чтобы Папа…
— Да, это совершенно невозможно, — решительно заявил я, вписываясь ей в тон. Похоже, мне просто не хотелось слышать слова «каннибал». — Более того, мы даже знаем, что все это неправда. И мы не можем позволить, чтобы люди так о нем думали.
Тут Червяк резко повернулся и глянул на меня.
— Ты! Ты чего, курва, комбинируешь, а?!
— Я собираюсь пойти и признаться. — Тут я пожал плечами, словно дело было самым очевидным. — Расскажем, что мы сделали, а потом, что произошла ошибка. И это должно прикрыть все дело.
Видели бы вы тогда Червяка! Выглядел он тогда так, словно колебался: пришить сначала меня, а потом уже и Патрицию в качестве потенциального свидетеля — или, возможно, схватить нас двоих и бить башками одна об другую, пока не вытекут мозги. Наверняка подобного рода мысли появляются у атамана банды, которого выдали свои же люди, как только начинает делаться жарко.
А потом Патриция спросила:
— А вы не можете объяснить, в чем тут дело?
Следует ей признать, приняла она все довольно спокойно. Выражение ее лица принципиально не менялось в течение всего времени, пока я рассказывал, она не задавала никаких дополнительных вопросов — только внимательно слушала. Я даже подумал: а не братская нам душа эта девчонка или кто-нибудь в этом стиле. Только причина ее спокойствия была более прозаичной.
— Не верю, — заявила она, когда я закончил рассказывать. — Такое попросту невозможно.
— Насчет чего? — не понял Червяк. — Что я получил наследство? Что мой дядька был знаком с Папой? Или что он собирал все эти каннибальские рецепты?
Говорил он это крайне неприятным тоном, явно давая понять, что не поддерживает идеи включать в рассыпающийся план посторонних лиц, таких как наша новая приятельница.
Только Патриция не обращала на это внимания.
— Нет, — заявила она тем же самым, что и ранее, решительным тоном. — Вот просто не верю, будто вам удалось так замечательно подделать почерк, чтобы обмануть графологов. Как-то раз я помогала для репортажа о подделках, и знаю, что анализ характера почерка.
Тут она испуганно замолчала, когда я резко нагнулся и потянулся над ее коленками, чтобы взять лежащий на столе блокнотик. Из него я вырвал два листка и один из них подал девушке.
— Какая-нибудь ручка у тебя имеется? — спросил я.
Ручка у нее была. В конце концов, блин, журналистка.
— Напиши на этом листке свое имя, фамилию и распишись.
Патриция удивленно глянула на меня, но пожала плечами и сделала то, что я попросил. Потом отдала мне листок и шариковую ручку.
Какое-то время я присматривался к округлым, набрякшим словно зрелые плоды буквам, незамкнутым хвостикам «у», к старательно выписанным «t» и большой «К». А потом взял второй листок и с места выписал идентичную подпись.
Ну, не надо так удивляться, задание ведь мне было облегчено — я мог видеть не только ее почерк, но и то, как она пишет. Я четко видел позицию локтя, расположение пальцев на ручке — а оценить на этом основании силу нажима, это семечки. Потом было достаточно наблюдать за тем, в какую сторону она пишет буквы и дополнить это щепоткой недоверия, капелькой решительного веселья. Ведь сами же признаете, как все это просто, правда?
Естественно, что наша подружка тут же заметила миллион различий, но достаточно было перемешать листочки за спиной, и ее предыдущая уверенность куда-то испарилась. Теперь она глядела на меня со смесью страха и восхищения.
— Холера ясна! — только и сказала она.
— Вот именно, — ответил на это я. — Теперь ты уже знаешь практически все. И что ты собираешься со всем этим делать?
Патриция медленно поднялась и направилась за своей сумочкой. Продолжая глядеть на меня тем же самым образом, она вытащила мобильник и набрала номер. Червяк, правда, бросился к ней, но я удержал его, хватая за плечи. Это, по-моему, был первый раз, что я не поддержал его и выступил против.
Патриция тем временем приложила трубку к уху и какое-то время стояла с ней, постукивая пальцами по спинке дивана.
— Привет, мам, — произнесла она наконец. — Звоню тебе сказать, что на ночь сегодня не приду… Да нет, все в порядке… Ну да, буду о себе заботиться, я всегда это делаю…. Целую… Пока.
Она отключилась и поглядела на нас.
— Ладно, и где я буду спать?
Э, вы никогда не догадаетесь о том, про сто я тогда подумал!
На следующий день вовсе даже не было ни лучше, ни спокойнее. Скорее даже, наоборот.
Желая позвонить, мы, совершенно случайно, узнали, что снятая со звонка мобила, лежащая в кармане пальто Червяка, имеет на счетчике несколько сотен не соединений без ответа. Ящик с SMS-ками, до недавнего времени совершенно пустой, сейчас был заполнен по самое никуда. И все адресаты желали обязательно встретиться. Причем: немедленно.
В телике вчерашняя сенсация была хитом дня. Дискуссии на эту тему шли практически во всех публицистических программах. В «Известиях» говорили о решительной реакции Ватикана и польского епископата, которые, как один человек, восстали против гадкой операции, цель которой заключалась в том, чтобы облить грязью доброе имя великого поляка и святого человека. Примас[33] упоминал даже что-то об отлучении провокаторов от церкви, если только те принадлежат к римско-католическому вероисповеданию. Если учесть обстоятельства, ничего более глупого он сказать не мог.
33
Примас (лат.