Януш Цыран
ИЕРУСАЛИМ
(Janusz Cyran — Jeruzalem)
И молвил я Отцу:
С этого момента я стану называть тебя Отцом, а ты называй меня
сыном, дабы начало писаться Писание, что было уже
предвечным.
А он ответил на это:
Хорошо, раз ты того хочешь, пускай так и будет.
Сказал я: Пускай появится мир, каким мы его знаем,
да будут установлены законы этого мира, и народ в нем свободный,
в том, что такое добро и зло, жить станет, дабы могло свершиться.
И появился мир и законы его,
Появился народ, свободный в том, что такое добро и зло,
и восстал он против Создателя своего.
И сказал я Отцу:
Пошли меня к народу своему, дабы родился Новый Иерусалим.
Отче, и как же ужасно я страдал! Пот и кровь заливали мое тело, невыносимая боль подавляла дыхание, и взывал я про себя прихода темноты. Только темнота не приходила, и все время видел я вокруг себя никакие, глуповатые лица зевак, насмешливые лица преследователей моих и безразличные — солдат.
Где же ученики мои, которых так любил я; где же тот народ, что так желал слово моего и хлеба? Если бы увидал я хотя бы одно преданное мне и дружески настроенное ко мне лицо… выдержал бы. Только понял я тогда, в тот момент наивысшего страдания, что недостойны они его, что по-другому нужно поступать с ними.
— Отче, покарай преследователей моих и освободи меня! — воскликнул я страшным голосом.
Гвозди выступили из моего тела, раны тут же залечились, и встал я на твердых ногах у самого креста. Теперь глядел я на них гневно, видя изумление, рисующееся на их тупых рожах, с трудом скрывающих свое родство с животными. Так вот какое чудо нужно было вам!
— Отче, покарай преследователей моих и сошли на них страшную смерть!
Раскрылись небеса, и сияние охватило землю. Зеваки, мои судьи и палачи вопили от ужаса, а потом упали на землю, где начали трястись в судорогах чудовищной боли. Некоторые из них молили:
— Господи, были мы слепы и глухи, прости нам, не ссылай на нас смерть!
Только сердце мое праведным было, так что испускали они дух в боли и унижении, так что дух мой насытился местью.
И обошел я всю гору, напитывая глаза свои видом опустошения.
Мрачные тучи вновь закрыли небо, и пришла гроза. Дождь омывал мое разгоряченное тело, еще помнящее муки, я же рассуждал над судьбой народа своего. Деяние спасения еще не свершилось. Счастье народа моего все еще бременем лежало на сердце моем, и ни о чем более я не думал — несмотря на пережитое мною разочарование. И вступил я в тело цезаря, правящего в столице владеющей миром империи. Поначалу я не открывал сути своей окружающим меня советникам, вождям, вельможам, чиновникам и слугам, хотя ведь и замечали те странные изменения в императорском поведении. Я же глядел. Читал письма управителей провинциями, командиров легионами, мытарей, доносчиков, начальников тайных служб. И наконец, в один ужасно жаркий день, я открыл суть свою. Были они смешаны и изумлены, я видел, что не верят они в меня, но тут поразило их небесное сияние, и пали они предо мной на колени и с рыданиями просили, чтобы вел я их и приказывал — я, истинный Сын Божий.
И тогда обратился я к ним:
— Пришел я, дабы исполнилось царство Божие на земле, чтобы все народы славили имя Всемогущего, в счастии и радости потребляя плоды милости Его. Отбросьте гордыню и немощную мудрость, отбросьте богатства и малые заботы, пойдите за мной — и войдете в Царство Божие на земле. С этого момента любовь и взаимная доброта будут законом и строительным материалом Царствия. Нет уже раба и господина, все равны пред величием божиим; нет уже богатого и бедного, глупого или мудрого; нет ни сильного, ни слабого — ибо имеются лишь те, что верят в меня, другие же отправятся на смерть вечную.
Многие не могли понять того, что произошло, так что ходили слухи, будто бы Цезарь пострадал разумом и объявил себя Богом. Случалось такое, что те, кто ранее обладал разумом и рассудительностью, становились неразумными безумцами; а те, что запятнаны были знаками сумасшествия, дивили всех мудростью и с охотой принимали учение мое.
Первым был Корнелий, префект преторианцев. Лицо у него было уродливым и жестоким, я же читал мысли его, ибо пришелся он мне по сердцу.
Он прибыл ко мне и сказал:
— Господин, позволь мне быть самым покорным из слуг твоих; приказывай, и стану я орудием твоих божеских мыслей.
— Радуют меня слова твои, Корнелий, громадная жатва предо мной и народом моим, так что много нужно трудов, чтобы справиться с нею. Нуждаюсь я в ствоей сильной руке и зорких твоих глазах, вот только пора еще не пришла.
Созвал я ученых мужей и жрецов Города, дабы просветить их учением моим. Они же переполнены были ложью и притворством, кланялись низко и умиленно улыбались, уста их были полны гладкими словами, только скрывали те слова ненависть и презрение. Перебил я их всех до единого. После того вызвал я учеников их и изложил им учение свое. Точно так же, как и те, презрели они мною, так что перебил я их всех. Приказал я привести учеников тех учеников и убедился, что многие из них открыли уши к словам моим. Этих пощадил я, хотя и много было в них языческого яду. Дал я им учение свое, облеченное в форму Писания, дабы разносили они его во все земные концы.
Собрал я сенаторов и сказал им:
— С нынешнего дня нет уже ни господина, ни раба; и то, что господину принадлежит, принадлежит уже и рабу. Богатства от милостей моих храниться станут господином, так что уже не будет недостатка в них и несправедливости.
Возмутились этими словами сенаторы, начали устраивать против меня заговоры. Пытались они убить меня, только их стилеты обращались против них же, так что погибли они ни за медный грош. Зашевелились рабы и бедняки, когда дошли до них известия об Искуплении. Они убивали господ своих и грабили их богатства, не понимая того, что разбрасывают мои богатства, стремясь к нужде. Вызвал я тогда Корнелия и сказал ему:
— Делай, что тебе следует.
Низко поклонился Корнелий и отправился со своими солдатами, неся смерть бунтовщикам. После того сенаторы и крупные богачи начали понимать учение мое. Те, кто остался в живых, прибыли ко мне во дворец и, отдавая земные поклоны, одаривали меня богато и оглашали себя слугами моими вернейшими.
Вплоть до того времени столичные жители почитали языческих божков в их старых святилищах, поклоняясь сатане и помощникам его. Приказал я стереть с землей эти рассадники зла, когда же их стены валились, безбожники оскорбляли меня и объявляли о приходе конца света. Подзуживаемый помощниками преисподней народ начал мятеж, так что Корнелию вновь пришлось применить свою силу и непреклонность. Огонь пожаров еще не угас, а я уже думал о провинциях Империи, которые ожидают Доброй Вести[48], о тех неизвестных пока территориях, где варварские племена все еще жили во мраке греха. Не хотелось мне растрачивать понапрасну силы творения чудес, я желал того, дабы народ мой сам включился в задание спасения, чтобы вошло оно в его плоть и кровь, и в самый стержень души, и не могло это свершиться лучше, чем строительство Царствия собственными руками моего же народа.
Слуги мои словом и мечом распространяли Слово Божие. Многие язычники отказались от моего учения, многие народы восстали против моих наместников. Во всей державе забурлило, и варвары, воспользовавшись случаем, ударили на шаши границы, сжигая, убивая и растаскивая.
На Востоке поднял мятеж Элий Север, командующий сирийского легиона. Вскоре уже все восточные провинции присоединились к нему, объявив меня узурпатором, безумцем и врагом Отчизны.
Север собрал громадную армию и пошел на Запад, намереваясь победить меня и взять власть в собственные руки. Я выслал против него собственные войска.