Моего персонажа забили «новые опричники» в конце третьей сцены. Дождавшись, пока с шорохом и поскрипыванием опустится занавес, я встал, показал остававшимся большой палец и, чтобы не мешать, быстренько ушел в гримерку. Переодевшись и умывшись, обошел зал, пригибаясь, добрался до пультовой секции. Еще с прохода было видно, что Поных сидит, сильно подавшись вперед, и, не отрываясь, смотрит на сцену, а Савешников, наоборот, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Наверное, он чувствовал себя очень усталым.
Я добрался до них, склонился к Андрею Витальевичу и зашептал:
— Все отлично идет! Я видел — в зале ни одного пустого места нет!
И тут ко мне развернулся Поных. Он выбросил вперед руку и вцепился мне в плечо железными пальцами.
— Сядь, — тихо и глухо сказал он. — Сядь и не мельтеши. Все. Он больше не слышит.
Я чуть не вскрикнул, сдержаться помогла боль в плече. Нахлынул холодный ужас.
— Почему не слышит?!
Поных всем корпусом развернулся ко мне. Несколько секунд помолчал, глядя в глаза, потом коротко дернул головой:
— Умер.
Рядом с Владимиром Павловичем возле самого пульта было свободное место. Я почти рухнул туда.
— Как?! Когда?!
— Почти сразу. Еще до твоего выхода.
— Но как же мы тогда… Мы же играли! Мы до сих пор играем!
— Я не знаю, как, Дмитрий… Знаю, что спектакль идет отлично. Не знаю.
Он опять подался вперед, уставившись на сцену, а я сжался, поверх его спины глядя на спокойное и неподвижное лицо нашего Савешникова. Так мы и сидели втроем, пока зал не взорвался оглушительными аплодисментами.
В гримерке было тихо. Все потерянно сидели на стульях и ящиках и совершенно не знали, что говорить и что делать. Врач объяснил, что был тромб, в больнице Савешникова собирались класть на шунтирование, но не успели.
На премьеру он просто сбежал. И волнения этого дня его доконали.
Через некоторое время я, к стыду своему, обнаружил, что думаю уже не о Савешникове. Неясность собственного будущего занимала мысли. Вот произошла встреча с чудом — но теперь чудо закончилось. Вопрос: закончилось совсем? Или если мы доиграли спектакль до конца, значит, сила Андрея Витальевича перешла к нам, и теперь каждый из нас обладает той или иной мерой настоящего таланта? А как это проверить? Еще раз выйти на сцену? А вдруг окажется, что чуда больше нет? Что тогда? Проклятый экономический факультет? Будущее театрального критика? И как теперь жить нормальной жизнью, зная, что бывают такие люди, как Савешников? Искать способы самому стать таким же? Заниматься какой-нибудь там… эзотерикой?
Еще вопрос: чем нам аукнется выпущенный спектакль. Если завертится… Не загребли бы меня в армию. Три года — срок большой. Если вообще вернусь…
Нет, не надо думать о плохом. Надо решиться: моя жизнь связана с театром. И точка. Остальное — подробности…
И я снова начал думать о Савешникове. Я представил, как он сидел там, в зале, один среди толпы, рядом с беспомощным Поныхом и понимал, что может не успеть. Как он, продолжая поддерживать нас, лихорадочно искал варианты…
Наверное, он так ничего и не придумал. Просто, когда стало совсем худо и он понял, что может отключиться в любой момент, он одним могучим рывком отдал нам всю свою силу, сколько ее еще оставалось. И этого хватило, чтобы мы по инерции смогли довести спектакль до конца.
И не надо рассчитывать на то, что теперь у меня есть талант. Не надо. Мы отыграли спектакль, и сила Савешникова ушла. Вместе с ним, вслед за ним.
Дверь запела, и в гримерку протиснулись трое в форме приставов.
— Ого, — тихонько сказал Малькин. — Быстро они…
Мы все зашевелились, но Поных уже встал и быстро пошел к дверям.
— Вы что, у входа ждали? — с мрачноватым юмором поинтересовался он. — Пойдемте ко мне, не будем мешать актерам… отдыхать…
Он вытеснил приставов наружу и вышел следом.
В этот момент Антонина подняла голову.
— Так что же значит, — потускневшим от слез голосом спросила она, — если Андрей Витальич умер… — Она всхлипнула. — Он же даже не видел, как мы играем? Он же… И значит, мы сами смогли сыграть?..
Это было настолько в такт моим недавним мыслям, что я чуть было не озвучил их в ответ. Но не успел.
— Да, — ответил Антонине Малькин. — Конечно, Тонечка, мы сами. Андрюша только подтолкнул нас. И теперь отпустил. Теперь мы… Теперь ты все можешь сама.
Я с ужасом подумал, каково будет Антонине обнаружить, что это неправда, и даже хотел было возразить. Но вместо этого почему-то только подтверждающе кивнул ей.