Бугров Виталий Халымбаджа Игорь
Фантастика в дореволюционной русской литературе
ВИТАЛИЙ БУГРОВ
ИГОРЬ ХАЛЫМБАДЖА
Фантастика в дореволюционной русской литературе[1]
Опыт биобиблиографии
Вместо предисловия
Долгое время принято было считать, что в дореволюционной России почти не существовало научной фантастики. Действительно, фантастов такого масштаба, как Жюль Берн или Уэллс, русская литература не выдвинула. Но, во-первых, фантастическая проза имеет множество разновидностей, включающих, иногда в полусказочной форме, социальные и технические идеи, обращенные к будущему, а во-вторых, школярское разграничение жанров заведомо сужает представление о месте и роли фантастики в общем литературном процессе. Исследования последних лет (работы А. Бритикова, В. Ревича, И. Семибратовой и др.) со всей очевидностью показали, что русская дореволюционная фантастика была куда более разветвленной и многоликой, чем утверждали иные литературоведы и критики, не вдаваясь в детальное изучение фактов.
Сегодня с уверенностью можно сказать: советских фантастов связывает с предшественниками двоякая преемственность. С одной стороны, творения классиков, корифеев русского реализма, отнюдь не избегавших условности, гротеска, гиперболы, иносказаний, символики - всех тех приемов, без которых не существует фантастики (Гоголь, Тургенев, Лесков, Достоевский, Салтыков-Щедрин), а с другой - произведения писателей, создавших отечественную традицию научно-фантастической прозы. Традицию пусть и не очень богатую, но достаточно прочную и действенную.
У истоков русской научной фантастики, развивавшейся, как и в других странах, в симбиозе с утопией, - два значительных имени: современник Пушкина, разносторонне образованный литератор В. Ф. Одоевский и революционный демократ Н. Г.
Чернышевский. И тот и другой по-разному рисовали облик грядущего, но не мыслили себе будущего России в отрыве от просвещения и научного прогресса. От дальновидных прогнозов Одоевского, высказанных в незаконченном утопическом романе "4338-й год. Петербургские письма" (1840), можно провести пунктирную линию к дерзновенным техническим фантазиям русских ученых (В. Н. Чиколев, К. Э.
Циолковский и др.), а затем и к собственно научной фантастике; от романа Чернышевского "Что делать?" (1863) с его яркими образами "новых людей", стремящихся, насколько возможно, приблизить к своему времени будущую преображенную, свободную, социалистическую Россию, - к замечательной в своем роде "марсианской" утопии "Красная звезда" (1908) А. А. Богданова, открывающей новую главу в истории русской фантастики. И подобно тому, как идеи "патриарха звездоплавания" Циолковского и его же фантастические рассказы и очерки ("На Луне", "Грезы о Земле и небе", "Вне Земли") проторили путь для космической темы в советской НФ, так и роман Богданова прокладывал дорогу фантастике социально-прогностической.
Впрочем, обе темы переплетаются. Мечты Циолковского устремлялись в поистине бесконечную даль. Уже на склоне лет, в 1929 году, он высказал удивительно смелую мысль, получившую впоследствии художественное воплощение в "Туманности Андромеды" И. Ефремова. "Каждая планета, - писал Циолковский, - с течением времени объединяется, устраняет все несовершенное, достигает высшего могущества и прекрасного общественного устройства... Объединяются также ближайшие группы солнц, млечные пути, эфирные острова..."
В предреволюционные годы фантастика утверждалась в русской литературе в широком тематическом и жанровом спектре - от привычных романов приключений с обоснованием инженерных гипотез до различных социальных утопий; от "реконструкции" воображаемых высоких цивилизаций далекого прошлого, в том числе Атлантиды, до развлекательной, нередко с мистическим налетом, беллетристики.
Двойственность научно-технического прогресса определяет проблематику серьезных произведений, особенно перед первой мировой войной (например, "Жидкое солнце" А.
И. Куприна).
Известный поэт Валерий Брюсов еще в 1907 году опубликовал свой первый прозаический сборник "Земная ось", куда входят наряду с фантастическими рассказами драматические сцены "Земля" - своеобразная фактастико-философская мистерия безотрадной машинной цивилизации будущего. Но это не помешало поэту воспевать далеких потомков, которые установят связь с обитателями звездных миров и даже научатся управлять движением планет (вспомним брюсовские циклы космических стихов). Продолжая в послеоктябрьские годы, отдавать дань фантастике как поэт и прозаик, Брюсов написал в 1918 году сатирический рассказ "Не воскрешайте меня!", направленный против дегуманизации научных исследований.
Не пресекалась и линия русской фантастической сказки, содержащей предчувствия будущих взлетов и прозрений в познании космических сил природы и неведомого еще "космоса", скрытого в самом человеке. Замечательный писатель-романтик Александр Грин какими-то гранями своего дореволюционного творчества и произведений 20-х годов сближается с научной фантастикой.
Вопреки вульгарным нигилистическим теориям Пролеткульта, требовавшим все начинать с нуля, советская научная фантастика вырастала на уже подготовленной почве, критически осмысливая наследие прошлого, но вовсе не пренебрегая им, впитывая все лучшее и плодотворное, ччо оставила старая русская фантастика, запечатлевшая и глубинные течения общественной мысли, и чаяния социального обновления.
Чтобы уяснить себе сегодня, чем располагала русская литература в этой области творчества, что бесповоротно отжило, а что продолжает или может жить как несправедливо забытое, необходимо собрать и свести воедино обширный разрозненный материал. Тут и приходят на помощь библиографы, дающие в руки исследователям и любителям фантастики необходимые ключевые сведения: кем, когда и что было опубликовано; кто есть кто из многочисленных авторов.
Этот нелегкий труд возложили на себя В. Бугров и И. Халымбаджа составители биобиблиографического обозрения дореволюционной русской фантастики. Труд, казалось бы, не очень благодарный, требующий долговременных изысканий, постепенного отбора и накопления записей после предварительного просмотра или изучения по источникам сотен и сотен книг, журнальных публикаций, альманахов и сборников, всевозможных редких изданий, которые не всегда сохранились даже в крупнейших библиотеках. К тому же приходилось выявлять и так называемую "скрытую фантастику", ибо далеко не все писатели обозначают на титульном листе или выносят в подзаголовок жанр своего произведения.
Составители назвали свой труд "опытом биобиблиографии", оговорив принципы отбора материала, который в рабочих картотеках представлен в значительно большем объеме. Любой отбор предполагает элемент субъективности, и эрудиты могут упрекнуть составителей за сознательный или непредумышленный пропуск тех или иных произведений и авторов либо, наоборот, за те или иные "излишества". Но следует помнить, что это именно "опыт", который тем не менее делает достоянием читателей массу новых, прочно забытых или вовсе неизвестных сведений.