Короче, многое в те поры вызывало во мне воодушевление, я попросту шалел и от прогресса, и от перспектив, какие он сулил. Естественно, всё это требовало адекватной умственной реакции. А в моей семье к фантастике - как разновидности прозы вообще - относились с огромным пиететом. Я не раз слышал: чтобы стать писа- телем-фантастом, нужно иметь универсальное образование и ясный, трезвый взгляд на мир. Возможно, звучало несколько претенциозно, но, полагаю, в целом справедливо. По крайней мере все серьезные писатели-фантасты, которых я знал, были отменными эрудитами и при том людьми живой, «раскрепощенной» мысли. Хотя, замечу, к литературным достоинствам большинства фантастических произведений в моей семье относились весьма скептически.
- Ага, и все-таки - литература «второго ряда»? Пусть и просвещая, завлекая, в сущности, витала где-то в эмпиреях и по-настоящему художественно отобразить действительность не могла? Или даже и не ставила перед собой такой цели?
Я давно уже пришел к убеждению, что ставить перед собой некую глобальную цель может лишь плохая литература. Не по качеству исполнения, а по своей изначальной сути. Всякое хорошее произведение прежде всего стремится рассказать о людях, о мире, в котором они живут, об их взаимоотношениях с этим миром. Не фотографически показать, пусть и с размахом, нечто, якобы имевшее место в действительности или вполне допустимое в рамках жизненного правдоподобия, а именно рассказать, причем внятно и интересно. А это, в свою очередь, требует - внутри самого же текста - анализа предлагаемых коллизий, их осмысления, постижения глубинных связей между поступками героев - на бумаге - и реальностью как таковой. Иными словами, в хорошем произведении (не важно, к какому жанру оно принадлежит) должен соблюдаться отчетливый баланс: с одной стороны, причинно-следственные отношения воспроизводимой действительности, а с другой - воображение автора. И первое, и второе - необходимо. Настоящий реализм всегда наглядно демонстрировал это. Рассказ - анализ - обобщение. Так работали и Бальзак, и Диккенс, и Толстой, и Достоевский, и Гоголь, и Томас Манн, и Булгаков, и Гюго, и Фолкнер, и все прочие титаны реализма. Препарировали действительность, предъявляя те или иные ее ипостаси, и - размышляли, беспрерывно размышляли, используя для этого не только сложные словесные формулировки, но и сами образы своих персонажей.
- Ладно, оставим в покое реалистов. Мы начали разговор о фантастике...
Вот к ней-то я скоро и приду. Но сейчас мне важен как раз реализм, поскольку его часто путают с другой формой правдоподобного воспроизведения действительности - так называемым бытописательством. Реализм - явление мировоззренческого свойства. И потому требует не только анализа, но и всестороннего осмысления действительности. Тогда как бытописательство ограничивается лишь формальной фиксацией происходящего, не вдаваясь в насущную проблематику. В принципе, так проще, да и безопаснее писать. В чём-то бытописательство смыкается с обычным физиологическим очерком, с той только разницей, что в произведениях появляются, как любили отмечать отечественные критики и литературоведы, «живые образы и персонажи». Но на поверку вся эта «живость» оборачивалась лишь примитивной, фотографической правдоподобностью, не более того. Вот почему, кстати, ни один бытописатель так и не сделался полноценным классиком литературы, любимым и читаемым по сей день, если, конечно (что было принято в советские времена), его не объявляли классиком в приказном порядке. Ибо, по большому счету, взяв за основу как творческий метод фотографическое правдоподобие, бытописательские произведения так и остались в том времени, когда создавались. Если реализм возбуждал разум читателя и пытался разобраться в проблемах вечных, то бытописательство апеллировало к сиюминутному сопереживанию, не давая ни малейшего простора для читательского воображения.
- Тогда каково, на твой взгляд, предназначение фантаста?
Предназначение фантаста - десакрализировать, демифологизировать ту действительность, в которой он пребывает.
- А разве сам фантаст не создает новые мифы?
Отнюдь нет. Миф всегда обращен в прошлое, он, по сути, и является этим прошлым. Поэтому мне становится смешно, когда говорят о какой-то «исторической правде». Ведь что это такое, если внимательно разобраться? Сочиняется сиюминутная сказка, наложенная на стародавний миф, - с одной лишь целью: опираясь на эту химерическую конструкцию, весьма шаткую и отнюдь не очевидную в своей основе, как бы легитимизировать нынешнее положение дел, придать им статус исторически неизбежных; то есть идет процесс сакрализации всего того, что сейчас происходит, - со всеми достоинствами и недостатками.
- Но ведь пишущий на бытовые темы зачастую как раз вскрывает эти недостатки...
Вовсе нет. Чтобы «вскрыть», необходимо прежде всего хотя бы немного отстраниться от предлагаемого материала, уяснить для себя и показать другим, что есть плохо, а что есть хорошо. Иными словами, нужно ввести в повествование не только элемент прямой оценки, но и некую систему философствования. Нужно встать «над текстом», а на подобное бытописатель не способен - у него другие цели и задачи. А вот реалист способен, и еще как! Фантасту же просто «по его природе» предназначено осмыслять и переосмыслять действительность, дабы увидеть закономерности, подчас всячески затеняемые, и попытаться вывести из них скрытые пока тенденции.
- Ну и каковы же эти закономерности и что за тенденции можно обнаружить?
Мы оказались заложниками удивительного двоемыслия, расщепленного миропонимания и мироощущения. В советские времена нам вбивали в головы, что с «проклятым прошлым» покончено навсегда и впереди - лишь бескрайние горизонты неизбежного коммунизма, который, ясное дело, снизойдет на мир исключительно от нас. То есть мы в некотором роде - «богоизбранный» народ, носитель всего лучшего и передового. Надо только разделаться с врагами, еще мешающими неуклонному движению вперед. И не важно, где эти враги - вне советской системы или внутри. Они есть, и их необходимо истребить. Примерно так рассуждали и фашистские идеологи, с той только разницей, что у них врагами выступали другие народы, мешающие расцветать «богоизбранным» арийцам, а у нас - собственный народ, мешающий утверждаться политической системе, для которой идея безликоорганизованного стада - это всё, а судьба отдельно взятого человечка - ничто. И вот что любопытно: и фашизм, и большевизм игнорировали, по сути, реальную историю, подменяя ее ловко сочиненной ради своих сиюминутных нужд, а заодно профанировали и настоящее, сразу же переходя от вымышленного прошлого к не менее вымышленному будущему. Все беды и все несчастья действительной жизни оказывались как бы за скобками. Немудрено, что обе эти насквозь тоталитарные структуры должны были рано или поздно намертво схлестнуться, поскольку две идеологии, в равной мере человеконенавистнические да к тому же с претензиями на единственность в глобальном масштабе, мирно ужиться не могли. Страны с демократическим устройством спасовали. Одного монстра в силах был одолеть только другой, равный ему, что в итоге и случилось. Демократический мир, хорошенько встряхнувшись, продолжил свое развитие в рамках существовавшей и доныне существующей Истории. А вот Советский Союз, восприняв свою победу как должное, как едва ли не знамение «свыше», странным образом закуклился, самовозвеличился и, удалив какой бы то ни было исторический процесс из своей внутренней жизни, начал потихоньку «закисать». С «проклятым царизмом» было наконец-то покончено, и народу было приказано неустанно мечтать о светлом будущем, которое уже «на пороге». О паскудном существовании в настоящем говорить не полагалось, ибо всем были явлены грандиозные стройки и свершения, отчетливо намекавшие: светлое Завтра уже началось, «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». В итоге подавляющая часть населения страны превратилась в эдаких «Иванов, не помнящих своего родства», с обесцененным, почти несуществующим настоящим и неким сказочным, воистину чудесным грядущим, должным это самое настоящее полностью заменить. А как следствие - ни подлинного прошлого, ни подлинного настоящего, ни реально осязаемого, обоснованного будущего. Когда-то в школе нам преподавали предмет - «Обществоведение». Так вот, дегенеративная беспомощность идеологических построений, лежащих в его основе, была просто вопиющей. Даже школьники со смехом относились к данной дисциплине.