Пока я бегал, выяснял, что да как, твари эти успели набедокурить. Один из пачкунов проник в рубку и прямо по пульту пробежался, а третий помощник, что там дежурил, с перепугу въехал пальцем вместо кнопки вызова в кнопку общей тревоги, чего он без моего приказа делать никакого права не имел. Я же предупреждал: не работает у нас пульт аварийного обеспечения, все его функции теперь обеспечиваются кнопкой общей тревоги. Уже месяц, как контакты перепаяли. Ну, и, понятное дело, как он на кнопку эту надавил, так все аварийные системы и врубились. И сирены завыли, и энергия отключилась, и красные лампочки кое-где поза-горались, и некоторые межотсечные переборки — те, что исправны были,— загерметизировали», и система пожаротушения заработала, к счастью, лишь на камбузе, где никого не было, а то мало кто из экипажа остался бы в живых. Спасательный катер тут же наружу выбросило, но в нем горючего не оказалось, так что никуда он не улетел, мы его потом назад сумели поставить. В общем, тарарам поднялся невообразимый. Никто ничего понять не может. Кто к скафандрам пробиться попытался, а я, как последний дурак, тыркался в герметичную трюмную задвижку и ничего не мог поделать. Минут через двадцать только сумел в полной темноте найти в противоположном конце трюма исправное переговорное устройство и связаться с рубкой.
К тому времени я уже догадался, что случилось, и приказал третьему помощнику немедленно отключить общую тревогу. А этот умник мне отвечает: не могу, дескать. Сюда, говорит, твари какие-то забрались, я в сейфе и выйти боюсь. Какие еще, спрашиваю, твари, а у самого мурашки по коже пошли, потому что сообразил в чем дело. Энергия-то и контейнерам подаваться перестала, а без нее кое-кто оживать начал и по кораблю расползаться. И стал я вдруг слышать какие-то шевеления и шорохи за спиной среди контейнеров, вспоминая лихорадочно, кто же в этом трюме может еще ожить и чем мне это грозит.
Ну, а третий помощник тем временем отвечает: не знаю, мол, что это за твари, только одна из них так в ногу вцепилась, что клок штанов оторвала. Маленькие, говорит, такие, не больше кошки размером. Тут я сразу сообразил, о ком речь. Шесть ног у них, спрашиваю. Он отвечает, что, кажется, да, а сам, чувствуется, весь дрожит. Тогда, говорю, нечего придуриваться, вылезай из сейфа и отменяй тревогу. Это, говорю, многошкурники стыдливые, и нрав у них, согласно инструкции по уходу, совершенно безобидный. Говорю это и сам дрожать начинаю, потому что сзади какой-то подозрительный треск раздается. А помощник мне тем временем отвечает, что, может, по инструкции многошкурники и безобидные, но пачкуна, что в рубку забрался, уже сожрали, даже костей не оставили, и он все это в щелку прекрасно видел. Они, говорит, наверное, инструкцию не читали. Но в этот момент у меня за спиной такие жуткие вопли раздались, что я не выдержал и так рявкнул в переговорное устройство, что третий помощник пулей из сейфа вылетел и отменил тревогу.
Не знаю, почему он остался в живых. Многошкурники, как я уточнил впоследствии, безобидны лишь в сытом состоянии, а питаются исклю-чительно свежим мясом. Я тоже не пострадал. Те жуткие крики, которые вывели меня из равновесия, издавал клоп-благозвучник, а он питается исключительно сахарным сиропом. Но я же этого тогда знать не мог.
Когда рассказываю о том, что было дальше, некоторые смеются. Окажись они на нашем месте, было бы не до смеха. За каких-нибудь полчаса корабль превратился в космический зверинец. Отовсюду лезли проснувшиеся или размороженные зверюги, по коридорам разносились рвущие душу вопли, все смешались, и если чего не хватало для полной катастрофы, так это проснувшегося живоглота.
Но этого мы не допустили.
Именно тут сказался тот многократный запас прочности, о котором я говорил в самом начале рассказа. Половина экипажа оказалась отрезанной и буквально замурованной в районе кают-компании из-за того, что вырвавшиеся на свободу личинки шелкопряда безумного стремительно сожрали все синтетические коврики в коридорах и каютах и затем, перед окукливанием, наглухо заплели проходы в носовую часть корабля. Но мы справились теми силами, что были в наличии, потому что в состав экипажа включается, как правило, втрое больше народу, чем это необходимо для работы. Один из рылороев, как впоследствии оказалось, забрался прямо в распределительный щит в реакторном отсеке и полакомился там медными проводами. Но щит-то этот уже три месяца как был отключен из-за неисправности, ток шел по временным, проложенным прямо по полу кабелям, и мы лишь потом, приводя корабль в исправность на базе, заметили учиненный рылороем погром. Наш штурман, который в продолжение всей тревоги усердно отмывался от сажи и ни о чем не подозревал, выйдя из душевой, тут же вляпался в один из плевков слюнтяя клеящего да так и не смог отклеиться до утра следующих суток. Но мы прекрасно обошлись и без штурмана, как не раз обходились без него, когда он возвращался навеселе из очередного космопорта. Червекактус благовонный забрался в главный фильтр системы вентиляции, и, если бы эта система работала, как минимум половине экипажа пришел бы конец. Ну, а экзофаг благодушный, так тот вообще нам очень помог, когда забросил свой наружный желудок через канализационную систему на камбуз и проглотил кока: вытаскивая последнего, мы извлекли и больше сотни банок припрятанных коком консервов, которые тот давно списал как испортившиеся.