Но тѣ трое необычайно долго не показывались; Роландсенъ не видалъ и не слыхалъ ихъ. Онъ посвистывалъ и напѣвалъ про себя, какъ будто они были гдѣ-нибудь тутъ въ лѣсу и могли наблюдать его. Наконецъ онъ увидалъ ихъ; они безъ стыда медленно шли себѣ въ этотъ поздній часъ, и никто изъ нихъ, очевидно, не торопился домой. Съ длинной соломенкой въ зубахъ и ивовой вѣточкой въ петлицѣ пошелъ онъ къ нимъ навстрѣчу; оба кавалера раскланялись мимоходомъ, а барышни кивнули ему въ отвѣтъ на его поклонъ.
"Какъ вы разгорячены", сказалъ Фридрихъ, "гдѣ это вы были?"
Роландсенъ отвѣтилъ ему черезъ плечо: "Это все весна, я привѣтствую весну въ своихъ скитаніяхъ".
Это вовсе не была болтовня, а чистѣйшая истина! Ого, какъ медленно, равнодушно и непреклонно прошелъ онъ мимо нихъ; онъ даже былъ въ силахъ отнестись сверху внизъ къ Элизѣ Моккъ. Но едва скрылись они у него изъ глазъ, онъ бросился въ лѣсу на землю и чувствовалъ себя только смущеннымъ и побитымъ. Ольга-то Богъ съ ней, и разъ она отъ него ускользнула, то… онъ досталъ изъ кармана агатовую булавочку, старательно переломилъ ее на двѣ части и бросилъ. Но тамъ была дочь Мокка, Элиза, которая была высока и загорѣла на солнцѣ, и, когда улыбалась, то слегка видны были ея бѣлые зубы. Ее самъ Богъ послалъ ему на пути. Она не сказала ему ни слова и, можетъ быть, завтра уже уѣдетъ домой, и всякая надежда погибнетъ.
Такъ было хорошо.
Но тамъ дома у станціи стоитъ юмфру фонъ-Лоосъ и ждетъ его. Онъ уже повторилъ ей однажды: то, что прошло, прошло и что ей лучше уѣхать. И юмфру фонъ-Лоосъ отвѣчала, что она не заставить его дважды повторять это, потому, прощай! Но вотъ она теперь снова стоитъ и ждетъ его.
"Вотъ тебѣ кисетъ для табаку, который я тебѣ обѣщала", сказала она. "Если только ты примешь его".
Онъ не взялъ его, а отвѣтилъ: "Кисетъ? Я кисетовъ не употребляю".
"Вотъ какъ!" сказала она и опустила руку.
И онъ принудилъ себя смягчить свои слова:
"Вы, можетъ бытъ, кому-нибудь другому обѣщали кисетъ. Подумайте: можетъ быть, пастору? Женатому человѣку".
Она не поняла, какъ дорого стоила ему эта маленькая шутка, и не могла воздержаться, чтобы не сказать ему: "Я видѣла на дорогѣ двухъ дамъ: изъ-за нихъ, конечно, ты и былъ тамъ?"
"Что вамъ за дѣло до этого?"
"Ове!"
"Отчего вы не уѣзжаете? Вѣдь вы же видите, что такъ продолжаться не можетъ".
"Все шло бы такъ прекрасно, если бы ты не былъ такимъ сокровищемъ, которое бѣгаетъ за каждой юбкой".
"Или вы хотите совсѣмъ взбѣсить меня?" закричалъ онъ. "Прощайте!"
Юмфру фонъ-Лоосъ крикнула ему вслѣдъ: "Да! ужъ хорошо гусь, нечего сказать! Я слышу о тебѣ самыя, что ни на есть, скверныя вещи."
Ну, имѣетъ ли смыслъ подобное чрезмѣрное безсердечіе? И не выиграла ли бы во стократъ такая-то вотъ бѣдная душа, если бы она хоть немного опечалилась истинной скорбью любовной? Словомъ, Роландсенъ отправился въ бюро, тотчасъ же привелъ въ дѣйствіе аппаратъ и попросилъ одного коллегу со станціи Росенгордъ прислать ему съ ближайшей оказіей полъ-боченка коньяку. Потому что, право, эти колебанія, эта вѣчная суета такъ безсмысленны!
VII
На этотъ разъ Элиза Моккъ не жалѣетъ времени для посѣщенія фабрики. Она оставляетъ обширный Росенгордъ и ѣздитъ туда только изрѣдка, чтобы немножко смягчить въ глазахъ отца долгое пребываніе здѣсь; тотъ едва ли и одной ногой бывалъ бы въ приходѣ, если бы могъ избѣжать этого.
Элиза Моккъ все пышнѣе и пышнѣе цвѣла годъ отъ года; платья у ней были красныя, бѣлыя и желтыя, и ее стали называть "фрекенъ", хотя отецъ ея не былъ ни священникомъ, ни докторомъ. Она была, подобно солнцу и звѣздамъ, выше всѣхъ.
Она какъ-то пріѣхала на станцію, чтобы отправить нѣсколько телеграммъ; Роландсенъ былъ дежурнымъ. Поклонившись ей, какъ знакомой и разспрашивая ее, какъ она поживаетъ, онъ въ то же время быстро покончилъ съ дѣловой стороной и при томъ не надѣлалъ ошибокъ.
"Тутъ два раза поставлено одно за другимъ слово: "страусовыя перья". Я не знаю, нарочно это?"
"Два раза?" спросила она. "Покажите-ка. Господи Боже! вѣдь и въ самомъ дѣлѣ. Одолжите, пожалуйста, перышко."
Снимая перчатку и переписывая, она продолжала: "Этотъ купецъ въ городѣ навѣрно посмѣялся бы надо мною. Ну, теперь, кажется, хорошо?"
"Теперь хорошо."
"А вы все еще здѣсь?" сказала она, оставаясь сидѣть на томъ же стулѣ. "Изъ года въ годъ я вижу васъ здѣсь."
Роландсенъ прекрасно зналъ, что онъ дѣлаетъ, не прося перевода съ этой станціи на другое мѣсто. Ужь, конечно, было же что-нибудь, что держало его здѣсь крѣпко-на-крѣпко.
"Надо же быть гдѣ-нибудь", отвѣчалъ онъ.
"Вы бы могли перевестись въ Росенгордъ. Тамъ все же лучше!"