— Отдохни на кормовой банке, — говорит Юрка.
— Не хочу на корму, там холодно и одиноко, давай вместе, — требует Алька.
Они уводят лодку ближе к берегу, туда, где спокойная вода, и сидят тихо-тихо, и слушают, как мягко плещутся речные несерьезные волны.
Когда подошли к лодочной станции, уже темнело и было пустынно. Приземистая женщина сказала зло:
— Это как же так, вы что, времени не знаете? — И вдруг замолчала, сердито гремя ключами. Потом, возвращая Юрию удостоверение, вдруг сказала негромко:
— Красивая из вас пара получится.
Вечер расчерчен проспектами, опрокинут в антрацитовую воду реки, посыпан блестками фонарей. Он кончается где-то у хвоста Большой Медведицы.
От субботы до воскресенья бродит по городу, ошалело улыбаясь, курсант. Рядом идет его уставшее чудо. Зеленая скамейка поблескивает под фонарем свежевыкрашенной спинкой. Алька смотрит на нее нерешительно.
— Если я сяду, то не встану.
— Почему?
— Туфли новые.
— Надо было сразу после Невы на трамвай, и через тридцать пять минут дома.
— А я не хотела через тридцать пять минут… Я тебя не видела целых две недели.
— Знаешь, я тебя вижу и сразу глупею.
— Вот и на мои туфли внимания не обратил.
— Сейчас рассмотрю.
— Ой, Юрка, глупый, я ведь ух как много вешу.
— Нет, мало.
— Я думала, что девушек на руках только в кино носят. Ты устал?
— Нет.
— Значит, сильный, теперь я знаю. А то девчонки спрашивают, а я все думаю, что им сказать.
— Скажи, не ваше дело.
— Глупый, мне ведь похвастать хочется.
— Ну вот.
— Ага. У тебя руки как железки. Приятные железки. Это гимнастика?
— Да.
— А разряд какой-нибудь есть?
— Второй.
— Хорошо, но лучше бы первый.
— Почему?
— За Верой перворазрядник ухаживает, и она хвастает.
— Ладно. Я получу первый.
— И перестанешь меня бояться? Да?
— Я тебя потерять боюсь. Вокруг столько красивых перворазрядных гадов.
— Я не потеряюсь. Только теперь совсем домой пора.
Вечер кончается где-то у хвоста Большой Медведицы, но Алькина мама все-таки дневалит у подъезда.
— Здравствуйте, Екатерина Сергеевна, — почтительно произносит Юрка, но она, наверно, не слышит.
Екатерина Сергеевна вскидывает красивую голову:
— Пора кончать с детскими капризами. — Полные руки описывают плавную кривую, и Юрка чувствует, что для него около Альки не остается места.
Алька наклонила голову, словно собирается бодаться. Потом поворачивается к Юрке:
— Я тебя жду, очень жду.
Лишь теперь Екатерина Сергеевна замечает Юрку.
— Приходите, приходите, мы рады вас изредка видеть. — И Альке так, словно они здесь только вдвоем: — Ты думаешь, он станет адмиралом? Странное это занятие — быть военным в мирное время.
— Я тебя жду, Юра, как договорились, — говорит Алька. Она хочет еще что-то сказать, но Екатерина Сергеевна распахивает дверь подъезда. Алька машет рукой, ныряя в парадное.
На четвертом этаже, словно детская хлопушка, стреляет дверь.
В Алькиной комнате венецианское окно: три створки — три желтые волны. И на другой стороне улицы, за трамвайной линией, прямо около тротуара, тоже получаются желтые волны. Юра на цыпочках входит в эту желтую волну, словно в Алькину комнату или в прохладную воду. На четвертом этаже погас свет, значит, Алька легла спать. Юрка садится на край тротуара и только теперь понимает, как у него гудят ноги.
Хорошо бы попутную машину. Прикрыть глаза, откинуться на сиденье и ничего не видеть, а только чувствовать, как город откатывается назад. Хорошо бы завтра училище превратили в институт. Послушал бы Юрка лекции и пошел гулять с Алькой или делать дома эпюр по начерталке, или решать Альке примеры по тригонометрии.
А может быть, права Екатерина Сергеевна, считая, что быть военным в мирное время странное занятие.
Асфальт стал влажным, туман медленно опустился на город. Стало промозгло и холодно, и надо двигаться потихоньку.
Не слышно, чтобы где-нибудь прошуршала хоть одна машина. Доносится лишь легкий посвист ветра, задевавшего провода, и скрип качающихся фонарей. Город похрапывает во сне.
И вдруг, точно из другого мира, раздается легкий звон, приглушенный туманом. Звон нарастает, словно человек с колокольчиком быстро бежит по улице. Все ближе, ближе, ближе, уже слышен грохот от его бега. И тут из-за поворота выныривает приземистый циклоп. Черная пасть, белый ослепительный глаз. На лбу маленькие красные рожки. Трамвай! «Циклоп, настоящий циклоп», — решил Юра и поднял руку.