«Наверное, когда двоим хорошо вместе, у них всегда возникает свой язык. Жалко, что у меня нет младшего брата. Маме было бы веселее, и не писала бы она мне письма два раза в неделю, на которые мне нечего отвечать. Все, что происходит в училище, есть военная тайна. Про Альку маме не напишешь… А у нас с Алькой тоже ведь есть свой язык».
— Я испугалась, спрашиваю: что же дальше будет? Ученый холодно так отвечает: будет больше контактов, и мальчик заговорит нормально, а вообще во всем виновата мать — мало разговаривала с ребенком.
Тут села я прямо на пол посреди комнаты да и заревела. Ну когда я могла с Алешкой разговаривать? На работе восемь часов, потом купить, приготовить да пойти еще в пару домов постирать. Пенсия за отца небольшая.
Посмотрел ученый вокруг, про зарплату спросил, про мужа, прощения попросил… Ребятишек помог в детский сад определить. Сразу полегче стало. А насчет лингвистических способностей профессор точно сказал. Сережка в школе немецкий язык знал отлично. Еще историей увлекался. У Алешки пошел математический уклон.
Вот старая я сейчас, а до сих пор помню: нравилось мне в школу на классные собрания приходить. За двенадцать лет слова плохого о сыновьях не слышала. Бывало, конечно, всякое. Сережка в десятом такое выкинул… Надо же, восемнадцать лет парню было, скоро школе конец. Весна, окна открыты, а он — раз, и на подоконнике на четвертом этаже стойку выжал. Девочке, видишь ли, понравиться захотел. Как рассказали мне, так ноги у меня как не мои. Полчаса в учительской отсиживалась. Пришла домой, достала отцовский ремень. Первый раз достала, да как вытяну Сережку вдоль спины. Он стоит бледный такой и говорит: «Прости меня, мама, я не подумал, мама».
Алешка, тот в науку ударился, взрыв какой-то в химкабинете устроил, опыты, видите ли, ставил. Стекла из двух рам начисто вылетели. Разбирать на педсовете хотели, но тут за него Алексей Ильич, химик школьный, вступился. Сказал, наука требует жертв, и школа еще будет гордиться, что в ее кабинете Алешка тем взрывом стекла выставил.
А мне проще стало: мальчишки взрослые. Все хозяйство почти сами вели. Чтобы пол мыть или убираться — мне об этом и думать не приходилось.
Колеса стучали в лад рассказу, заполняя паузы, связывая фразы тонкой нитью.
— Вот такие у меня Сережка с Алешкой. А тебя-то как зовут?
— Юрка.
— Заговорила я тебя совсем. Старому, знаешь, приятно молодость вспомнить. Давай притормозим, стрелку надо перевести.
Женщина взяла ломик, медленно спустилась на землю. Дрогнули рельсы, раздался негромкий щелчок, и над городом, словно услышав команду, начал подниматься рассвет. Женщина выпрямилась, и Юрка увидел ее лицо. Она была, наверно, очень красива в молодости. Алька тоже будет всегда красивой, она вообще не состарится.
Вожатая встала у контроллера, как капитан у руля. И трамвай послушно побежал вдоль серой шеренги домов, подравнявшихся к подъему солнца. А женщина молча смотрела вперед, и казалось Юрию, видит она свою молодость и сыновей.
Теперь она, видно, живет одна, но приходят письма и приезжают внуки, а может быть, она ездит в гости на другой конец Ленинграда.
Сергей, очевидно, стал выдающимся лингвистом, Алексей — известным химиком или математиком. У них нормальные штатские профессии, которые приносят людям пользу, и никогда никто им не говорит «что за странное занятие быть военным в мирное время». И Юрий спросил:
— Куда ваши ребята пошли после школы?
Женщина, помолчав, улыбнулась печально:
— Сергей все историей и языками увлекался, даже я с ним вместе иногда исторические книги читала, чтобы не отставать в развитии. До сих пор историей интересуюсь.
«А куда пойдет Алька? Может быть, станет искусствоведом, может, биологом. А может быть, не пройдет по конкурсу и будет работать где-нибудь, и я буду встречать ее у проходной».
— Так вот, читали мы с Сергеем книги по истории. И пришел Серега к такому выводу, что скоро будет война, война, в которой техника потребуется. Школу он кончил в тридцать восьмом году и пошел по комсомольскому набору в училище имени Дзержинского. Алеша за братом следом.
Я в субботу, бывало, сяду к окошку и жду, когда мои морячки из-за угла покажутся. Старались они приходить всегда вместе. Алешка занимался отлично, видно, в свою стихию попал. Сереже училище труднее давалось. Бывало, и двойку схватывал, и с дисциплиной у него не ладилось. Алешка придет домой: «У Сергея сегодня по турбинам прокол. Тебе, мама, привет, обещал исправиться. А я сейчас к Люсе схожу, предупрежу ее, чтобы не ждала понапрасну».
Сергей-то мой гулена первостатейный был, и в кого такой уродился — не пойму. Зато Алешка ни с одной девушкой по улице под руку не прошелся, хотя у него была одна зазноба. Любил ее Алешка мой, только она об этом даже и не знала. Он как был в детстве, так и остался молчаливый. Бывало, соберутся у нас ребята, девушки, танцуют, поют, в коридор бегают целоваться. Алешка как сядет в углу у патефона, так его с места и не сдвинешь. А он красивее Сереги был — тонкий, высокий.