— Знаю, — сказал Доватор и вспомнил… За дверью папа с мамой тихо обсуждают, что с тобой делать. Тишина стоит такая, что кажется, над ухом кричит громкоговоритель. Делаешь вид, что спишь, и очень много нового узнаешь и про себя, и про собственных родителей. Лучше бы такие беседы не слышать.
— Знаю, — повторил Доватор.
— Мама говорила, что из-за этих дурацких писем Ольга себе чуть жизнь не искалечила, и она, мама, не хочет рисковать младшей дочерью.
Доватор поежился. Письма были как письма: про морские звезды, про сверкающие стены огромных сосулек, которые весной в сопках похожи на орган. Стоишь около таких сосулек весь маленький, а солнце, отражаясь ото льда и снега, режет глаза. Были всякие мысли про жизнь… Юрий Евгеньевич повел плечами и почувствовал, как еще прочнее, двумя руками, Женя взяла его за рукав.
— А Оля сказала, что, наоборот, без этих писем ее жизнь была бы искалечена. И мне тоже полезно читать их — повышается критерий отбора. А мама спросила, представляет ли Ольга, что будет, если моряк приедет. Ольга сказала: «Ничего не будет, потому что моряк никогда не приедет».
— И тогда я сказала, что не сплю, что критерий отбора у меня и так высокий, а вы не моряк и все равно приедете. И тогда я выйду за вас замуж.
— «А ты представляешь себе, сколько ему лет?» — рассердилась мама. И я ответила, что это не имеет никакого значения и что гениальные дети рождаются в семьях, где муж намного старше жены. Мама сказала, она больше не может, так она от меня устала, и упрекнула Ольгу: «Вот видишь!», и они ушли на кухню. А я легла и стала ждать, когда вы приедете, и заснула.
После этого меня стали звать соломенной невестой. А однажды, тоже вечером, мама Ольге сказала, что пока все хорошо, и так она за меня меньше волнуется, нужно только, чтобы эта история не очень затянулась. Что ответила Ольга, я не слышала.
А вы даже не знали, что Белая шапочка стала другой. Потом письма почти перестали приходить, и дома все, кроме меня, успокоились. А я их каждый день ждала, но их все не было и не было. И вдруг я посмотрела в ящик и вижу конверт конверт без почтового штемпеля, и в нем билеты в театр.
Я один билет выкинула, я одна хотела идти, я сразу решила — вы в Москве. Мама испугалась и в театр меня пускать не хотела, сказала, история слишком затянулась и вы плохой человек. Я в театр убежала с таким скандалом и опоздала на первый акт.
— Я знаю, — сказал Доватор. — Теперь понимаю, почему все время мне казалось, что я вас где-то видел…
— Что же вы не подошли?
— Я подумал, кто-то чужой сел после антракта на пустое место.
— А может быть, хорошо, что вы не подошли. Мама меня после спектакля встречала с зонтиком. Погода в тот вечер была вполне приличная, по-моему, зонтиком она запаслась против вас.
— Ну вот… А я и позабыл, что вы в десятом и вам уже пора домой.
— Эх вы! Зонтика испугались.
— Нет, но зонтик ставит все на свои места.
— Я не пойду домой. Вы думаете опять исчезнуть. — Женя остановилась. — Не исчезайте, пожалуйста. Ну, пожалуйста, я очень прошу, не исчезайте.
— Я не исчезну, Женя. Я тоже хочу получать ваши письма. Вы будете мне писать, Женя?
— У меня ноги устали. Можно, мы еще немного посидим в подъезде?
— Можно.
Подоконника в подъезде не было. Зато между этажами были маленькие лоджии. Женя и Юрий стояли около открытой двери. Стояли рядом и смотрели, как во дворе ребята колотят клюшками по шайбе.
— Хоккей на асфальте, — сказал Доватор, — веянье века.
— Хоккей на асфальте — вершина популярности, — откликнулась Женя. — Я не буду писать вам писем, Юрий Евгеньевич. Я вам не напишу ни одного письма, потому что вы черствый и трусливый. И мама была права — я соломенная невеста… Юра, только раз поцелуй меня, не бойся зонтика. — Женя забросила руки за шею Доватора и уронила голову к нему на плечо. И Доватор наклонился и поцеловал. И потом еще раз, и все лицо сразу.
— Доватор, возьмите меня замуж. Вы ведь одинокий человек, Доватор.
— Я не одинокий. Я старый. Я для тебя старый, Женя.
— Вы думаете, я некрасивая. Поэтому не хотите, да?
— Ты очень красивая, Женя.
— Не врите, я конопатая. Только все равно возьмите меня замуж. Можно и не замуж. Только я хочу в одном городе с вами. Я, знаете, какая верная вам буду.
— Женька, Женюра, Жень-шень ты мой. Я не виноват, что ты мне в дочки годишься.
— А я сразу всё: и дочка, и жена. Я не знаю, что будет, если вы вдруг так уедете.
— Жень-шень, успокойся, Женюрка… Я старый рыдван.