Кирилл осторожно повернул голову, чуть отстранил Анку и посмотрел ей в глаза. Но глаза ее были закрыты. Кирилл нагнулся, подхватил Анку под коленки и понес к дому, не попадая в старые следы, зачерпывая через край ботинка плотный, слежавшийся снег. Идти трудно, но почему-то ему было очень важно донести ее до дома.
На крыльце Кирилл остановился, привалился к зыбким перилам и, не выпуская Анку из рук, пошел по крутой винтовой лестнице. Длинная лестница вела его на самое небо. И когда он туда поднялся, в поселке на мгновенье вспыхнули фонари.
Ботинки сохли около духовки. За полуприкрытой дверцей потрескивали дрова, изредка выстреливая в комнату маленькими угольками. То ли от луны, то ли от печки посвечивала панель передатчика, и казалось, он тоже потрескивает в такт разгоравшейся печке. Анка сидела на пружинном матрасе, прикрытая старым пледом со свалявшейся бахромой. Кирилл положил голову к ней на колени.
А тогда они остановились в подъезде родного семиэтажного дома между двух широких дверей, и Кирилл думал, что сделать Анке, чтобы она поняла, как он ей благодарен. И в это время за спиной открылась дверь.
— Здравствуйте, Елена Анатольевна, — сказала Анка и чуть присела, словно делая старомодный книксен.
— Здравствуй, — холодно ответила Елена Анатольевна, скользнув по Анке равнодушным взглядом. — Кирилл, сумка у меня, между прочим, довольно тяжелая, — гневно произнесла она и, не останавливаясь, пошла к лифту.
Сработала многолетняя привычка к беспрекословному подчинению, и Кирилл, так ничего и не сказав Анке, рванулся за матерью, подхватил сумку. Обернулся у самого лифта. Анка стояла все там же, между двумя высокими дверьми. Кирилл приостановился, на мгновенье придержал дверцу лифта. Но Анка стояла неподвижно и даже не смотрела в его сторону. Лифт, тихо поскрипывая, медленно потянулся к шестому этажу.
— Как успехи? — все еще холодно поинтересовалась мать.
— Как всегда. Спасибо, мама.
— На велосипеде катался?
— Да, мама, на даче, — чуть помедлив, ответил Кирилл.
— На даче?
— Да, на даче у Ани. Я там оставил велосипед. Понимаешь, во дворе тесно, на улицу ты выезжать не разрешаешь. У Ани поселок тихий, улицы заасфальтированы, ровные такие. И воздух хороший.
— Теперь это, значит, называется хороший воздух, — непонятно и почему-то опять с гневом уронила Елена Анатольевна и, помолчав, добавила: — Неприятная, по-моему, девочка подросла у Синяевых.
— Анка хорошая, — храбро, может быть, первый раз в жизни возразил Кирилл. И впервые подумал, что он всегда беспрекословно подчиняется матери.
Лифт остановился, и Елена Анатольевна, не отвечая, вышла на площадку. А Кирилл вдруг вспомнил, что так и не попрощался с Анкой, поставил сумку и бросил:
— Я сейчас, мама.
Вспыхнули под рукой перила. Пятый этаж, четвертый, третий, второй… Анка по-прежнему стояла между дверьми. Кирилл тронул ее за плечо:
— Я не попрощался с тобой, Анка.
— Хорошо, что ты пришел, — ответила она бесцветно.
Кирилл взял Анку за руку и повел ее пешком до четвертого этажа.
«А глаза у Анки сейчас опять чернеют?» — подумал Кирилл и, приподнявшись, потянулся к ней, и тут же начисто забыл о комнате с высоким потолком, где женщина с немолодыми усталыми глазами косит на дверь.
…Елена Анатольевна устало опустила вязанье на колени.
«Может быть, я сама во всем виновата? Но Кирюха был тогда еще такой маленький. И вдруг я увидела его между дверьми в подъезде, в нашем проклятом подъезде, где столько вечеров Галка Синяева простояла с Валентином Валерьяновичем. Не принесло ей это счастья. А сколько вечеров я там стояла с Сергеем! Тоже счастья не принесло, такое уж паршивое место! У Кирилла должна быть другая судьба. Помесь Галки с Валентином — такого не только собственному сыну, врагу не пожелаешь.
А сумка в тот вечер была в самом деле тяжелая. Вот и пошло все наперекосяк. Не сдержалась я, потеряла контроль над сыном, может, даже сама заострила его внимание на этой девчонке. Разве я виновата, что неприятная девочка выросла у Синяевых?»