Люба (отчаянно). А Фарятьев?
Саша. Павлик? Он очень хороший человек. Ты объясни ему сама как-нибудь… И скажи ему спасибо. Обязательно. (Открывает дверь, вдруг останавливается, поворачивается к Любе.) Любушка! А что ты так беспокоишься о нём? Послушай… Он тебе нравится?
Люба молчит.
В этом нет ничего плохого. Он очень хороший человек. Ты не выпускай его из виду. Ни в коем случае. (Подходит к Любе, небрежно целует её.) Любушка!.. Это такой день! Такой день!.. За что мне такое счастье? (Уходит.)
Через секунду в комнату входит мама.
Мама. Люба, сядь.
Люба покорно садится, мама садится напротив неё.
Неделю назад я получила письмо от Костелецкой. Я хотела прочитать его вам и забыла. Слушай. (Надевает очки, читает.) «Здравствуйте, дорогие друзья! Давно вам не писала, да и писать, по правде сказать, не о чем. Жизнь наша течёт тихо и однообразно. Может быть, где-то оно иначе, но я другой жизни не знаю, так как далеко от дома отойти не могу — мама очень слабенькая. Я было и хор оставила, но завсобесом, между прочим, очень симпатичная женщина, которая заинтересована в том, чтобы этот хор пенсионеров не умер, стала меня уговаривать не бросать его и сказала, что если будут выезды в район, то она будет присылать девушек — сотрудниц собеса — дежурить к нам». А где Шурочка?
Люба. Сейчас придёт.
Мама (продолжает читать письмо). «Так что пою я по сей день. Летом очень хлопотала, так как собралась было в Киев, но вдруг приехал Володя из Москвы с женой и мальчиком, и вышел из моей поездки — пшик! — чему я очень рада… А жизнь течёт, и сколько её ещё осталось… А Лета пишет…» (Любе.) Ты помнишь тётю Виолетту? (Читает.) «А Лета пишет…»
Звонок в дверь, Люба вскакивает, выбегает в прихожую.
Пауза. Появляется Павел с букетом цветов.
Мама. Павлик! Здравствуйте, голубчик. Ну, проходите, проходите. Сашеньки нет, она выбежала на минутку. Всё в хлопотах. Дайте-ка я на вас посмотрю… Похудел… Осунулся. Ну, что же вы? Что ж вы так, дорогой?
Павел (протягивает ей букет). Я, собственно… Я немного волнуюсь.
Мама. Он волнуется! Прелестные цветы. Волнение — это понятно. Но почему же вы изводите себя? Зачем эти круги под глазами? Зачем? Это вас не красит.
Павел. Круги? Я не знаю.
Мама. Любасик! Займи гостя. Правда, она у меня красивая девочка? Как вам кажется, Павел?
Павел. О да! Она, возможно, будет очень, очень красивой!
Мама. Конечно будет. Она и умница у меня. Ну ладно, ладно… Она уже хмурится, и я замолкаю… Поверьте, я тушуюсь. Спрашивается, для чего нужно иметь детей? Я побежала на кухню. Я сегодня тоже обленилась, проспала всё на свете. Шурочка сейчас придёт, она выбежала на минутку. (Выходит.)
Павел. Как она вас любит!
Люба. Смешно, да?
Павел. Почему смешно? Это прекрасно.
Люба. Оставьте! Прекрасно! Это безумие какое-то. Кому это нужно? Я вообще считаю, что надо отнимать детей у родителей. Непременно отнимать и отдавать их государству. Я бы запрещала им даже видеться, пока дети не станут взрослыми и не поймут сами, что к чему.
Павел. Вы это говорите серьёзно?
Люба. Господи, конечно серьёзно. Это единственный выход. Это единственное, чем можно помочь детям.
Павел. Вы шутите? Не можете вы так думать!
Люба. Почему не могу?
Павел. В чём помочь? Зачем отнимать?
Люба. Чтобы не было этой слепой, этой безумной любви, когда готов убить сотни детей, лишь бы был жив один, мой, неповторимый. А из этого «неповторимого», может быть, неповторимая гадость получится. Нужно отнимать детей — и всё. Тогда бы и взрослые жили, жили, а не прозябали. А так ведь родят, и всё — миссия закончена. Глупеют, дряхлеют, а туда же — воспитывать.
Павел. Как вы смеете так говорить?! Это невероятно.
Люба. А вот и смею! Я говорю от имени детей. Это милосердие по отношению к ним.
Павел. Вы знаете, с чем это перекликается? Это перекликается с операцией под кодовым названием «Бэйбилифт».
Люба поражена.
Это перекликается с насильственным вывозом вьетнамских детей. Американцы тоже заявляют, что цель операции — «милосердие». Как вы можете так говорить? Вы не видели в «Литературной газете» потрясающий снимок: плачущая мать, ребёнок обхватил ручонками её шею — их сейчас разлучат. Чем это можно оправдать?
Люба. При чём здесь Вьетнам? Я ничего не понимаю.
Павел. Не понимаете! Не говорите о милосердии, пока у вас есть эта любовь. Это единственное, что нельзя отнять у человека.
Люба. Ну да, конечно. А почему вы, собственно, говорите со мной таким тоном?
Павел. Потому что вы думаете только о себе. А вы знаете, какой процент голодающих на нашей планете в данный момент?