Роскошное здание ратуши, украшенное шестнадцатью скульптурами городских героев и восемью крылатыми химерами, вгоняло секретаря в тоску. Ратуша — не императорский дворец, и никакая маска не скроет этого факта. Тем не менее, секретарь старался как мог. С одобрения сеньора, он наполнил ратушу церемониями и ритуалами, ввел строгий протокол, не уступающий дворцовому, убедил командиров гвардии расставить почетные вахты. Живую деловитость, царившую при леди-бургомистре, секретарь вырвал с корнем, как сорняк. Никто больше не спорил, не бегал, не толпился в очередях. Ратуша стала степенным, благородным механизмом — но, разумеется, осталась ратушей, а не дворцом.
Каждое утро, к приходу сеньора, секретарь выкладывал на стол корреспонденцию в идеальном порядке: сводки новостей, доклады от военных, письма лордов, запросы от гильдий. Он старался сортировать новости по их окраске: хорошие — наверх, нейтральные — в середку, плохие — вниз. Силясь порадовать сеньора, секретарь также приносил университетский «Вестник» и отмечал закладками интересные статьи. Сеньор всегда любил науку — как прежде, так и теперь. Эта светлая черта не претерпела изменения.
Секретарь не ждал чуда от ученых. Да, они создали поезда и волну, искровые кипятильники и банковские переводы — но ничто из этого не помешало интриганам и злодеям развалить мировой порядок. Каково же было удивление секретаря, когда одним утром сеньор раскрыл очередной «Вестник», прочел отмеченную статью и вскричал:
— Вы видели это?! Подлинное чудо!
Конечно, секретарь видел — это же он пометил статью закладкой.
— Диковинная машина, милорд. Я счел, она вас позабавит.
— Позабавит? Сударь, вы не оценили ее потенциала! Эта машина — наш ключ к сердцам народа!
— Сердца народа и так принадлежат вам, — искренне отметил секретарь.
— Вот именно! — Сеньор улыбнулся, вероятно, впервые со второго декабря 1775 года. — Пригласите ко мне изобретателя, как можно скорее!
С этого и начинаются события, о которых мы поведем рассказ.
Следующим днем, около часа дневной песни, в ратушу явились два посетителя. Согласно порядку, они были задержаны охраной, опрошены дежурным, избавлены от шапок и шуб, а затем переданы в руки личного секретаря бургомистра.
— Профессор Николас Олли, — отрекомендовался старший из посетителей. — Со мною ассистентка Элис Кавендиш.
Секретарю понравилась скромность профессора. Ученый не козырял титулами, хотя — судя по гордой осанке, молочно-белой коже и мягким чертам лица — принадлежал к высокому роду Софьи. Профессор носил сюртук ярко-оранжевого цвета: секретарь аж прищурился, чтоб не ослепнуть. Это обнадеживало: лишь истинный гений может позволить себе такой экстравагантный наряд. Что смущало, так это размер саквояжа в руке ученого. Если внутри находится устройство, то оно до смешного мало, а серьезная техника не бывает меньше телеги. Вызывала сомнения и помощница профессора, Элис. На ней было серое платье — вроде бы строгое, но с нотою кокетства. А волосы Элис имели цвет солнечных лучей. Секретарь не доверял блондинкам со дня знакомства с бывшей герцогиней Альмера.
— Он очень ждет вас, — сказал секретарь.
— Мы рады, — наивно ответил профессор.
Видимо, ученый не владел дворцовым языком. Секретарь выразился яснее:
— Он возлагает на вас большие надежды. Не разочаруйте его.
— Боюсь, это логическая ошибка. Я не могу разочаровать того, кто не был мною очарован.
— Сеньор считает ваше изобретение чудом, — сказал секретарь.
Ученый открыл рот, чтобы изречь новую бестактность, но Элис его опередила:
— Мы глубоко польщены! Будем рады показать прибор во всей красе!
Секретарь провел их в кабинет бургомистра.
Сеньор поднялся из-за стола и приветствовал профессора радушно, как давнего знакомого. Они и были знакомы со времен испытаний первой волны.
— Доброго дня, друг мой. Рад видеть.
Элис присела в реверансе, профессор отвесил поклон:
— Желаю здравия вашему величеству.
— Не нужно лишнего, зовите просто милордом, — ответил сеньор.
Лицо секретаря скривилось под маской. Владыка Адриан принял условия игры и признал себя бургомистром Фаунтерры для того, чтобы заключить мир и спасти тысячи солдатских жизней. Тем самым он лишь доказал свое благородство, но секретарь до сих пор не мог слышать это жалкое «милорд».