После того, как Костя все рассказал, Миха так с ней и не заговорил. Только по делу и только на репетиции, последней перед выступлением.
Лиза уже знает, что парни собирают вещи, и что они должны вскоре все вместе покинуть этот, наверное, красивый город. Стоговой неизвестно, насколько он красив, потому что ее мозг будто отключается, когда она едет в автобусе с ребятами. То ли это от такой близости с Горшеневым — что мало вероятно, — то ли от слабых нервов.
Как бы глупо и нелогично это ни прозвучало, но Стогова четко чувствует эту связь, будто они с Мишей «скованные одной цепью», и это тревожит девушку, потому что так не бывает. Она не верит в это.
«Что будет, если ты погибнешь? — спрашивает девушка, мысленно обращаясь к Горшеневу. — Что тебе помешает? Никому не мешало, а тебе? Сам нарываешься…».
Лиза замирает, снова осознавая, что эти слова те самые, что с истеричными нотками вырвались из ее глотки после того сна.
Девушка тушит сигарету о край унитаза, бросает ее в воду и, обхватив голову руками, принимается раскачиваться взад-вперед, потому что происходящее кажется ей какой-то слегка сюрреалистичной фантазией. Слегка, потому что все очень даже реально, и этот грохот в дверь, раздающийся уже несколько минут, Стоговой вовсе не снится.
— Я не могла тебя знать, — выпрямившись, говорит Лиза, и по ту сторону двери все стихает, а потом раздается голос Горшенева:
— Что? Что ты сказала?
Лиза смотрит на дверную ручку, потом на щеколду. Она делает уверенный шаг вперед и отпирает дверь, широко ее распахивает и впивается колким взглядом в глаза Миши, не менее требовательно разглядывающего ее.
— Я сказала, что не могла тебя знать раньше. Мы недавно познакомились. Хотя я слушаю «Король и Шут» с юности. Я все равно не могла тебя знать тогда.
Противнее Стоговой больше всего от того, что Миша не выглядит изумленным. Он смотрит на нее осмысленно и даже многозначительно. Он как будто понимает, о чем идет речь. Это пугает девушку, но совсем немного, а внутри у нее заседает отчетливая уверенность в том, что все идет по строго намеченному плану. Вот только по какому? И чей это план?
Горшенев гладко выбрит, причесан и от него приятно пахнет — мужской лосьон после бритья. С изумлением Лиза замечает свое отражение в зеркале: пепельные волосы слегка вьются и свободно ниспадают на плечи, зеленые глаза немного подкрашены, четко очерченные губы тронуты матовой помадой кофейного оттенка.
Привычное темное платье, теплая укороченная синяя курточка — Лиза уже смотрит на себя сверху вниз — любимые черные ботинки. Все так, как и должно быть. Но страшно то, что Стогова не понимает, когда успела одеться.
Миша ловит ее растерянный взгляд и спрашивает, строго так, прямо по-отечески, будто заделался ее покровителем, и это раздражает Лизу:
— Болезнь возвращается?
— Что? — шепчет блондинка, но спохватывается. — Ерунда. Бывает… То есть… э-э-э… Миш, давай так: я к тебе не лезу с расспросами, а ты меня оставляешь в покое. А Костя еще свое получит — козел.
Горшенев угрюмо кивает, и по его лицу Лиза понимает, что он это так не оставит. Миха явно намерен понаблюдать за ней.
— Едем? — немного нервно спрашивает Стогова, юркнув мимо Миши.
— Едем, — отвечает он, провожая Лизу взглядом, который можно охарактеризовать как слишком пристальный с загадочным блеском в самой его глубине.
Когда взойдет весна
И смерти вопреки…
Комментарий к
“Смерть на балу” ( из зонг-оперы “TODD”)
https://youtu.be/kDzjScf_t0A
========== Часть 5 ==========
Летел и таял — не соберу.
Летел и таял.
Больше не тает.
Завтра я еще не умру,
Но кто его знает.
Завтра — это так далеко…
— Что было в том сне? — спрашивает озадаченная Надя, глядя на Лизу, которая равнодушно раскладывает вещи по полкам своего шкафа. Она снова дома. Гастроли пока окончены, и Стогова может немного перевести дух после странной поездки, которая снова не отложилась в ее памяти.
— Ничего особенного, но в то же время… — Лиза присаживается на край кровати, задумчиво уставившись в стену напротив. — Как будто он хотел донести что-то важное…
— Расскажи мне, — настаивает Надя, а Стогова вдруг поворачивается к ней и спрашивает:
— Надь, я «психушке» лежала?
Подруга совсем не удивляется, как Миша тогда, в отеле. Она кивает, отвечая:
— Да. Лежала. Тебе тогда поставили диагноз такой… — девушка хмурит лоб, напрягая память, и продолжает неуверенно: — Кажется, что-то с шизофренией связанное. Тебе все кто-то мерещился, а потом еще и это… обсессивно-компульсивное расстройство. Фиг знает, что тебе там виделось.
Лиза слушает и наблюдает за таким знакомым лицом подруги, которое теперь будто искусственное. Как в том дурацком фильме «Дом восковых фигур». И зачем она вообще его смотрела? А когда она его смотрела?
— Надь, — снова говорит Стогова, не мигая и не двигаясь. — Что конкретно я говорила тогда?
Подруга натужно улыбается, словно ей в ягодицу тычут иголкой, а пошевелиться нельзя, и все-таки произносит:
— Ты утверждала, что Миша Горшенев может умереть.
«Миша Горшенев может умереть. Миша Горшенев может умереть. Миша Горшенев может… умереть. УМЕРЕТЬ…».
«Что тебе помешает умереть? Сам нарываешься…».
От напряженного молчания и дикой головной боли у Лизы начинает искажаться картинка. И вот Надя уже и вовсе не Надя, а так — облако, чей-то силуэт, некто неизвестный, незнакомый.
Стогова клонится вправо и ощущает под головой мягкую пружинистую подушку. Она хочет к Мише. Он надежный, свой, родной. Он ее защитит от этого безумия.
— Пожалуйста, — шепчет Лиза, — пожалуйста, кто-нибудь позвоните Мише. Пусть он приедет. Мне плохо… пожалуйста…
И губы как-то сами собой начинают нашептывать слова, которые складываются в предложения, и эти самые пересохшие губы вдруг освобождают то, что пряталось внутри девушки — она рассказывает…
***
Сон первый.
У тихого пруда она гулять любила.
За нею наблюдал я с дуба каждый день…
Раннее утро. Небо вдали едва тронуто бледно-розовыми всполохами рассвета. Лето. Стрекот саранчи. Пахнет соснами и водой. Где-то впереди квакают лягушки, подсказывая прогуливающейся парочке расположение пруда. Парочка, медленно идя по аллее, тихо беседует.
Говорит Миша. Он что-то рассказывает Лизе.
Она не запоминает. Не нарочно, просто не может запомнить, как будто так и надо.
На Мише темная рубашка, наполовину расстегнутая на груди, черные джинсы, тяжелые ботинки. Красивые густые каштановые волосы начесаны и взъерошены. Он такой молодой и полный сил. Высокий, стройный и улыбчивый. А глаза у Миши светятся, когда он произносит какие-то простые истины, касающиеся жизни Лизы, но она ничегошеньки не может закрепить в памяти.
И вот они медленно приближаются к пруду. Лиза отчего-то подходит к воде и прислушивается. Миша стоит позади нее, но на расстоянии нескольких шагов.
Вдруг слышится всплеск воды, характерный для спокойной гребли. Совершенно точно, это весла окунаются в воду.
Лодка выплывает из тумана как-то неожиданно и в то же время ожидаемо. В ней сидит Человек* в черной одежде. Он молча причаливает, ждет, когда Лиза сядет в лодку, и она делает к нему шаг, затем второй и уже забирается в деревянное суденышко. Звенит цепь, что, как оказывается, до этого удерживала лодку. Цепь намотана на кол, торчащий из земли. Лиза видит, как Человек берется за весла и лодку тихо относит от берега. Но внезапно цепкие руки ухватывают девушку за плечи и выдергивают из судна, а затем, когда Лиза осознает, что ей не дали уплыть с тем Человеком, она оглядывается на Мишу, почему-то орущего на нее с таким праведным гневом, что ей становится немного не по себе. Особенно, когда Миша в порыве ярости выпаливает: