В общем, вся группа здесь. Это Миша всех пригласил после того, что случилось на репетиции.
До сих пор непонятно, зачем приезжал Метелин, что он хотел и куда потом подевался. Фотография со стены тоже чудесным образом испарилась, и Миша не сказал об этом больше ни слова.
Безликий. Мысли Стоговой по-прежнему занимает именно он. Она не удивлена, не расстроена, не раздавлена. Напротив, девушка полна сил, и это ей кажется нелогичным. Вновь ее голову наполняет вереница мыслей о том, что все не то, чем кажется.
Вроде бы все на местах, но не так. Даже мать Лизы не звонит на протяжении всего дня, не спрашивает, где она, все ли с ней в порядке.
Миха шевелится во сне, что-то проворчав себе под нос, и девушка усмехается. Она откладывает чтение, кладя книгу на диван рядом с собой, и осматривает комнату, желая отыскать в ней признаки обжитой квартиры, но все так, как должно быть, а не так, как можно ожидать. Это же квартира Горшенева, здесь не может быть все настолько правильно.
Парни спят. Стогова курит, присев на подоконник, и наслаждается ночной свежестью, которой тянет из открытого окна, хотя она уже и мерзнет. Поспешно докурив, Лиза встает и захлопывает окно.
Звук музыкальной шкатулки тоненькими иголками впивается ее голову. Это та самая шкатулка из детства, ее подарила Лизе бабушка. В голове начинает монотонно отбивать колокол, будто оповещая присутствующих о чьей-то смерти. Стогова помнит, насколько суеверна была ее бабушка. Она знала много примет и обычаев, и этот — один из них: звонить в колокола, когда в поселке кто-то отошел в мир иной. Жуткий холод пробирает Лизу, и она, ежась, выходит из комнаты.
В следующий миг Стогова понимает, что это уже не квартира. Девушка в поле. На ее руках сидит маленький ребенок, укутанный в старые одеяла…
Это уже не то место, где Лиза была до того, как решила покинуть спальню, это сон…
***
Сон второй
Бескрайнее поле, укрытое тонким слоем снега, а на деревьях серебрится иней. Рассвет. Так всегда. Где Миша, там солнце встает, но никогда не садится.
…с тобою буду до конца…
Лиза медленно бредет вперед, отчего-то чувствует, что должна сберечь этого ребенка, что он должен выжить. И она, и мальчик выглядят так, словно это времена Великой Отечественной Войны. Страшно, но как-то по-особому страшно, не так, как если бы ее душу обуревал трусливый безропотный ужас, а, напротив, Стогова охвачена чувствами, присущими солдату, который защищает не свое государство, а Родину, родную землю, ту, на которой не должны проливаться реки крови. Это отвага. Ее сейчас почти не осталось, но тогда она еще была…
Лиза вдруг видит вдали тонкую полоску леса, и хотя до него еще далеко, она уже понимает, что это сосны и ели — хвойный лес.
Но девушка не идет туда, она чувствует, что должна отыскать убежище, в котором укроет мальчика, даст ему поесть и попить, он очень хочет пить — это девушка тоже ощущает явственно.
И стоит ей только подумать об этом, как слева от нее, словно из воздуха материализуется дом. Нет, не дом — сарай, да-да, точно: тонкие дощатые стены, кое-где видны щели; домик высокий, с хорошей прочной крышей. Дотошность Лизы удивляет ее саму, будто ей есть какое-то дело до стен сарая, но оказывается, что все же есть.
Девушка огибает дом слева, видит дверь и без стука смело входит в помещение. Внутри тепло и очень уютно. В самом центре комнаты стоит невысокая чугунная печка, и в ней пылает огонь, поддерживая в сарае комфортную температуру. Чуть поодаль стоит большой стол, парочка стульев, и всякий хлам, который обычно можно увидеть в сарае или гараже. За столом Лиза видит Мишу, склонившегося над картой мира. Он похож на человека, планирующего атаку, будто сидит тут и разрабатывает стратегию.
Он не поднимает головы, когда Стогова устраивается на соседнем стуле. Ребенка уже нет у нее на руках, он спит на небольшой мягкой кушетке позади девушки.
Лиза молча разглядывает Горшенева. Он молоденький, стройный… совсем молоденький, ему на вид не больше двадцати — двадцати двух лет. На нем черная водолазка и черные джинсы. Миша начинает что-то рассказывать, расставляя маленькие макеты кораблей по определенным точкам, отмеченным на карте. Потом он соединяет их красным маркером, и синим он рисует течение в океане. Стогова заглядывает в карту внимательнее и понимает, что корабли идут на Англию. Там именно так и написано — Англия. И вот карта уже не современная, а такая, какой ее изображают в исторических фильмах о пиратах.
Все, как любит Миша.
Он действительно что-то объясняет Стоговой, но та лишь любуется им, таким молодым и обаятельным. Потом Горшенев, словно уловив настроение девушки, замолкает и переводит на нее пристальный взгляд. Они сидят так близко друг к другу, что Лиза ощущает тепло, которое излучает Миша. И в этот момент у нее щемит в груди, ее охватывает невыносимая тоска, как будто все одиночество мира разом навалилось на нее. Девушка ждет каких-то особенных слов от Миши, но он просто позволяет ей прижаться к нему, словно прощаясь. Она действительно прощается с ним, с его молодостью, с тем Мишей Горшеневым, который еще не знает всего того, что с ним произойдет впоследствии.
Почему он ей так близок по духу? Потому что он честен, потому что он открыт, потому что она знает, что он видел. Она тоже это видела…
Они сидят так достаточно долго, а в маленькое окошко врываются первые лучи восходящего солнца. Лиза хочет что-то сказать:
— Я… — начинает она.
— Не надо, — прерывает ее Горшенев и поглаживает по голове. — Не надо. Все будет хорошо. Зря вы всё это затеяли. Не надо так…
Лиза не понимает, что он имеет в виду, но где-то в глубине души осознает, что он о себе и о людях, которые плачут по нему, а ему это вовсе не по душе.
Стогова еще раз заглядывает в глубину его глаз, кивает, будто согласившись с ним, и встает, прекрасно понимая, что таким она его не увидит больше никогда. Он пришел попрощаться…
***
Среди связок в горле комом теснится крик,
Но настала пора и тут уж кричи-не кричи.
Лишь потом кто-то долго не сможет забыть,
Как шатаясь бойцы об траву вытирали мечи.
И как хлопало крыльями черное племя ворон,
Как смеялось небо,
А потом прикусило язык…
Лиза рыдает как истеричная дура, распластавшись на коленях спящего Горшенева. Тот уже медленно пробуждается. Опухший и охрипший спросонья Миша, к тому же слегка растерянный от припадков Стоговой, рявкает на всю комнату:
— Нет, блять, я все понимаю, но чтоб баба ерзала на моих коленях и ревела, такого точно не припомню! Ты чего сопли распустила? Киркорова в трусах увидела? — Горшенев приподнимает тоже проснувшуюся Лизу, и та поспешно вытирает слезы, сонно моргая и таращась на Мишу, а потом резко подается к нему и виснет у него на шее.
— Кхм… — подавляет смешок Горшенев, ловя изумленные взгляды парней, которые, кряхтя и ворча что-то, начинают понемногу приходить в себя. — Малявка, тут же пацаны, ты чего это тискаешься?
— Засмущался? — устало бормочет девушка и отодвигается, быстро вскакивает и уходит в ванную.
Конечно все удивлены воплями Стоговой, хотя вообще все ребята воспринимают ее как слегка тронувшуюся мозгами девицу, но выдвигать такие обвинения вслух не рискуют, прекрасно зная горячий нрав Горшенева. Он-то вроде бы ничего к девочке и не питает — ну, возможно, какие-то теплые чувства на уровне симпатии, — но все равно заступается за нее и даже будто бы ревнует к Костяну. Это парни давно замечают. Но Миха сам должен с этим разобраться, не маленький мальчик, вполне осознает, что его к этой девочке тянет. Но по какой-то неизвестной причине — а он все же догадывается, что тут к чему — Миша не может сократить расстояние между ними. На него словно кандалы напялили, и он идет только туда, куда ему велят…