Фантазиолог
Надёжно подогнанный лицевой фильтр препятствовал проникновению в лёгкие любой, известной ученым Башни, заразы. Но в данную минуту Лефтерис был куда больше признателен технологам за то, что этот самый фильтр не пропускал вонь, что царила в душном, хоть и весьма просторном помещении. Просторном вширь, но не ввысь – рослому пустыннику всякий раз чудилось, что если он выпрямится, то обязательно стукнется головой о грязный, заросший ржавью потолок. Заунывный тягучий вой огромных вытяжек, не справляющихся с очисткой воздуха, загрязнённого дыханием сотни с лишним тел, усугублял гнетущее впечатление.
Взгляд лениво скользил по лежащим и сидящим людям, набившимся в избыточном количестве в бывший зал раздачи. Сознание же, разделённое сейчас на несколько параллельных потоков, лишь поверхностно отмечало особенности «завсегдатаев», расположившихся на многочисленных столах, стульях, самодельных лежаках да и просто на полу. Лишь на автомате был выловлен из общего фона лиц сухощавый и юркий толкатель «дури». Непуганые они здесь, безразличные. Даже отряд гамм в боевой экипировке вынуждал этих мразей всего-то понижать голос, предлагая товар, а не забиваться в первую попавшуюся щель. Лефтерис какое-то время размышлял – стоит ли отправлять образ торгаша в общую базу лиц, рекомендованных к ликвидации, но громкий гогот пары силовиков, сидящих по соседству с ним, заставил отказаться от этой идеи. После едва уловимой паузы он присоединился к ним, подавляя всколыхнувшуюся в душе неприязнь к этим кастовикам. Высмеивался некий объект, прошедший мимо его восприятия. По долгу службы, вынужденный сейчас играть роль одного из них, пустынник не понимал и не разделял того вопиющего безразличия, с которым гаммы относились к своим обязанностям. Впрочем, этот сектор Воратума был ещё не самым идеологически нестабильным, но, всё же, тлетворное влияние умственного разложения здесь было весьма ощутимо.
«- Терри, жив?» - царапнулась на задворках сознания чужая мысль, и мужчина машинально вытащил на передний план внутренний канал связи с его настоящими сослуживцами.
«- Что у тебя, Мельо?» - отозвался лениво, кивая в ответ на вопрос, заданный черноглазым гаммой. Белый шум. Их слова – белый шум. Как же легко, надо думать, им живётся...
«- Да без изменений. Пикетирующих больше не стало, меньше, впрочем, тоже. Вяло они как-то, без огонька... ещё даже не убили никого.»
«- Мельо!»
«- Молчу!»
Альфа подавил желание помассировать переносицу – этот жест казался насущной необходимостью после любой, сколь угодно короткой, беседы с контр диверсантом. Но сейчас для этого было необходимо поднимать защитную маску, снимать перчатки... лень. Тем более, вот тот тип без респиратора, надсадно и хрипло кашляющий, однозначно заражён падучим. А если посмотреть внимательнее – то таких людей окажется неприятно много. Обречённые, вырожденцы. Сколько пройдёт времени, пока плёнка мицелия даст свои жуткие плоды? Пока падучий гриб не полезет из лёгких наружу, захватывая новые и новые участки слизистой? Терри доводилось видеть несчастных, изуродованных этой «болезнью», уже лишённых разума, покрытых пушистой коростой падучего, но ещё двигающихся, продолжавших исправно выполнять свою нехитрую функцию – обдирать пригодный для переработки гриб со стен пещер. Он полагал, что проще и милосерднее было бы отправить их в крематорий при первых же признаках заражения, но Город считал иначе: каждый должен выработать свой функционал до предела.
Город, а, точнее, Подестат, был мерилом всех жизненных аспектов своих граждан. Абсолютно всех, без исключения. "Город лучше знает". Именно он определял положение человека в системе, доступные ему права и надлежащие обязательства, и, прежде всего, право на жизнь и право на смерть. Любое решение удел только Города. Стоило отметить, что, в абсолютном большинстве случаев, действия Города были целесообразны.
И именно он теперь вынуждал альфу сидеть в этом замызганном и дрянном месте, в компании низкоуровневых гамм, прикидываясь одним из них, и ждать... ждать.... ждать.
Волнения продолжались третий день, а зачинщик всё ещё искусно скрывался. Отдел Лефтериса специализировался на такого рода инцидентах, и всякий раз, в течении нескольких лет, находилась тварь, стоящая за всем, лидер, которого в среде Города называли фантазиологом. Фантазия суть творчество, а творчество является инакомыслием, которое разлагает идеологически правильное воспитание дельта-касты. Эта зараза распространяется подобно респираторной инфекции, источник должен быть изолирован как можно раньше. Это целесообразно.
В голову Терри потихоньку вползали сомнения – а был ли фантазиолог вообще? – но поверить в то, что сборище дельт-чернорабочих способно самостоятельно подняться на восстание и изъявлять недовольство, было довольно сложно. Что же было не так сейчас? Неужели отчаяние людей оказалось так велико, что сломало базовые идеологические директивы?
Идеология для дельт была весьма проста. Каждый должен работать именно там, где ему указано Городом, Город лучше знает. Каждый должен делать именно то, что ему укажет Город, потому что Город лучше знает. Каждый должен быть благодарен за то, что ему дано Городом, и благодарен за то, что отобрано, потому что Город лучше знает. Только тот, кто обладает знанием, имеет право на привилегии, потому что именно этим оправдывает свою жизнь. Тот, кто не способен понять и принять знания - убоги, и должны послушанием и усердной работой оправдывать свое существование. Убогие должны не только отрабатывать свою еду и воду, но и приносить пользу, а значит работать неустанно. Но в этом секторе заморозили производство, а значит работы не было, нормы обеспечения сократили по максимуму. Город молчал. Но, инициатива и неподчинение будут наказаны, потому что Ты не имеешь права решать. Любое решение удел только Города. Сами протесты были нарушением идеологии Города. Вряд ли дельты это понимали. Они требовали работу.
«- А вот и первая кровь.»
«- Не лезь» - откликнулся мгновенно пустынник, созерцая глазами напарника разворачивающуюся вдалеке потасовку. Параллельно он слегка расфокусированным взглядом изучал лицо какого-то дельты, чернозубого и изуродованного многочисленными травмами. Он сидел у ближней стены и, бессмысленно что-то мыча под нос, сцарапывал липкий пух ржави с крошащегося бетона, засовывал в рот, но не жевал.