— Стоим мы и час, и два, что-то выкрикиваем, а больше переминаемся с ноги на ногу — холодно, так что пришлось отойти по нужде. Вернулся, дальше стою. Товарищей потерял: народу собралось все же несколько сот человек. Пока отходил, появились автобусы, с обеих сторон перекрыли проезжую часть. Объявляют: «Граждане, не мешайте проезду транспорта». А мы — на тротуаре стоим. Потом полиция — со щитами, со шлемами — начинает хватать из толпы одного, другого, чаще тех, кто кричит или имеет отличительную особенность — плакат, яркую шапку или, допустим, рыжую бороду. Я и не против оказаться в автобусе — отвезут в отделение, паспорт проверят и выпустят, однако специально туда не рвусь. Наблюдаю пока. А эти: «Граждане, освободите проезжую часть». Кто поближе к дороге находится, тех метут уже всех подряд. Но автобусы, даже полные, никуда не движутся, а мне, чувствую, скоро опять пора. Выясняется, что не только мне. Немолодые интеллигентного вида женщины говорят: неплохо бы запастись пластмассовыми бутылками, потому что если отрезать горлышко… Смеются: вам, мужикам, хорошо, можно не отрезать. И тут я просто ушел — не понравилась мне идея мочеиспускания в автобусе. И на то, как бабы в бутылки писают, тоже смотреть не хочу.
— И все?
— Да, ушел. И закончилась моя протестная деятельность.
— Андрей стал настоящим преподавателем. — Почему-то Глаша о нем сказала в третьем лице. — Ему неуютно, когда кто-то дольше него говорит.
Так и есть, надо брать разговор в свои руки:
— Дело, мне кажется, в недостатке фантазии. Конечно, как представишь себе тяготы эмиграции… Приютит меня… — он называет общего друга, который живет в Брюсселе с давних времен. — У него квартира огромная. Или, — другой их знакомый, — в Хьюстоне целый дом. Вот он ушел на работу, потом пришел с нее, ну а ты, что ты создал сегодня? C Голливудом что-нибудь движется? Ты заглядываешь в холодильник, а он почему-то морщится. «Может, Андрюш, попроще работу пока поискать?» Что, пиццу или постричь кусты, помести улицу? «Только не думай, никто ведь не гонит тебя. Ну вот, ты обиделся…» Представить, как дети от тебя отдаляются, борьбу свою с алкоголем, с тоской — на это хватает фантазии. А как вам крики «Подъем!» в шесть утра, цех по пошиву варежек? Запах немытых тел, необходимость соблюдать этикет, специфический, лагерный. Продолжать? Угроза для жизни — ежеминутная, нехватка тепла, еды, воздуха. Дело даже не в «ради детей» — нам бы о себе позаботиться. Инерция — страшная вещь. Знаете биографию Киссинджера? Помните, сколько они тянули, прежде чем сбежать из Баварии? А ведь мы не смышленее Киссинджера, я уверяю вас.
— Хьюстон… — произносит Ада задумчиво. — Мы, Андрюш, в Вильнюсе квартиркой обзавелись.
— Да? Давно?
— А вот после Лешиного похода к суду.
Дачу продали. Дачи жаль, но приходится чем-то жертвовать. Вильнюс, рассуждают они, от всего не спасет. Впрочем, с израильским паспортом… — Ого, у них и израильский паспорт есть? — Только у Саши пока и у Глаши. — Он не знал, что Саша еврей. — Немножко, по бабушке, но как раз то что надо — со стороны матери.
— Похоже, Андрюш, ты останешься в лавке один.
Пауза.
— «Пир продолжается. Председатель остается, погруженный в глубокую задумчивость», — декламирует Глаша.
Жестоко. Но, в общем, по делу. Ада выразительно глядит на сестру:
— Это ведь так, на всякий пожарный. Может, и не понадобится.
Остальные занялись уже чаем с конфетами и коньяком.
Тут душновато. Он поднимается из-за стола, идет в соседнюю комнату, подходит к окну. Теплый московский вечер, зажглись огоньки. Ада отворяет дверь на балкон: когда стемнеет, станет совсем хорошо. Не центр, конечно, но им их район нравится. А если высунуться и посмотреть вон туда… — Ада отодвигает стекло.
— Не надо, пожалуйста! — он отступает в прихожую.
Он стал побаиваться высоты.
— Страшно, что балкон упадет?
— Заглядеться боюсь. Поддаться минутному искушению и…
Она подзывает сестру.
— Слушай, нам не нравится твое состояние. Ты, Андрюш, всегда выходил за рамки предлагаемых обстоятельств. Но и знал, когда пора уже отодвинуть театр и готовиться к сессии.
Да, было такое… Он надевает ботинки: подвигаться надо, пройтись. Ничего, если не прощаясь?
— Или, знаете… Ноги не держат. Сестрички, вызовите такси.
Они провожают его, целуют каждая в свою щеку: