Все эти мысли пронеслись мгновенно. Это уже позже я смог выстроить их в стройную систему — тогда я просто испугался.
— Реджи! — завопил я, прерывая рассказ. — Надо быстрее вывести людей из дома, потому что дом взорвется!
Он посмотрел на меня, как на ненормального. Но мне уже было не до этого! Я хотел только одного — успеть!
Реджи все-таки нажал на газ (может, случайно), машина рванулась вперед. Его дом уже был виден, но все равно мы опоздали. Нам оставалось около трехсот метров, когда перед нами вспыхнул огненный шар, внутри которого черным скелетом высветился остов дома, прежде чем развалиться на отдельные доски.
Мы опоздали!!!
В этот момент мне показалось, что я действительно схожу с ума. Даже смерть Джоди не вызвала у меня чувства такой мучительной жалости… И вины. Я знал, что не сумел отвратить несчастье, и поэтому был ответствен за смерть этих людей.
Реджи тоже был как сумасшедший. Он вылетел из машины и помчался к дому. Прямо в огонь.
Разумеется, я не хотел его гибели. Мне были понятна его боль и его отчаяние, но помочь близким Реджи не мог ничем. Они корчились где-то там, в огне, сходили с ума от невыносимой боли — но даже на чудо не оставалось надежды.
Реджи рвался к ним…
Я догнал его, схватил, и мы вместе повалились на траву. Он боролся, как зверь, вырывался, брыкался… Я с трудом удерживал его на месте. Да и сам я еще немного — и бросился бы в огонь. Я ощущал боль и страх умирающих и умирал сейчас вместе с ними.
Один рвущий душу крик дошел до апогея и оборвался, затем второй… И я понял, что погибли все.
Боль пустоты — особая боль. Я все время повторяю это слово, но ни разу оно не совпадет по значению: когда они горели, я страдал вместе с ними почти физически; когда же их не стало, мне показалось, что из души с мясом вырвали кусок и пустое место начало затекать кровью. В моих глазах помутилось, Реджи вырвался из рук, но я снова остановил его через пару шагов.
Мы оба были как в бреду.
— О черт!
— Нет!
Мы вопили на всю округу.
— Надо помочь им! — кричал Реджи. — Надо вытащить их!
— Нет!!!
Дом с треском обвалился. Реджи снова вырвался, но через несколько шагов зашатался и упал.
Он тоже понял, что уже поздно…
РЕДЖИ
Я ненавидел день за его яркость и безоблачность — солнце светило не для них…
Я не мог нести гробы — я почти не жил в этот момент. Тело не слушалось, голова кружилась. Я не мог даже стоять.
На кладбище были расставлены стулья. Я сидел на одном из них, Майк тоже был где-то рядом… Встретились…
Горе мешает мне нормально рассуждать. Мысли теснятся, но все они расплывчаты и бестолковы…
Их нет… нет и никогда больше не будет.
Как объяснить себе это страшное ощущение? Их нет!!!
Я смотрю на гробы, покрытые ворохом цветов. В них — самое дорогое… И я ненавижу эти деревянные выкрашенные ящики, которые закрыли им лица… Но там нет лиц. Обожженные скелеты — и все. Лучше их не видеть…
Зачем же они так мучились перед смертью?
Мой дом сгорел, и я был в этом виноват. Рассказы Майка подтверждались кошмарным образом. Скорее всего — они были предсказаниями-аллегориями.
Как он говорил? Будто я взорвал собственный дом, чтобы спасти его от Длинного?
Я хотел спасти Майка от его видений с Длинным, от его сумасшествия — и покинул своих родных, и мой дом взлетел в воздух вместе с ними.
Это я взорвал свой дом. Своим недоверием к предупреждениям Майка, своим отсутствием… Если бы я сразу увеличил скорость по его приказу, я мог бы еще успеть вытащить хоть кого-то. Я не хочу рассуждать, кого именно: и жена, и Барни одинаково мне дороги, и я не смог бы отдать кому-то предпочтение. Я бы спас их обеих — или того, кого оставила бы мне судьба.
Я считал Майка сумасшедшим… Но почему за мою близорукость заплатить пришлось Барни?
Мне стыдно теперь, и я никогда не избавлюсь от этого стыда. Я мог их спасти — и не сделал этого. Я даже не всегда любил их так, как они того заслужили, — и это тоже навеки останется на моей совести. Недоделанное, недоданное…
Майк был прав, тысячу раз прав… Это Длинный убил мою семью. Пусть не своими руками, но он в этом виноват, и при упоминании о нем во мне начинает закипать ненависть.
Рука ложится мне на плечо — подошел Майк.
— Ты знал об этом еще до того, как это случилось… — сквозь зубы говорю я.
Я хочу плакать. Хочу — и не могу, природа не наделила меня этой способностью — выплескивать худшие эмоции из себя наружу.