Раз за разом. Лёва повторял древние как мир слова, с надеждой глядя в бездонное и безоблачное небо. Он забыл сейчас о том, что он комсомолец, интернационалист и атеист. Но вдруг ощутил свое неразрывное внутреннее родство со всеми поколениями предков своего некогда великого народа, уже двадцать веков как рассеянного по миру, но не потерявшего свою идентичность. И слизывая неожиданные соленые слезы запекшимся языком, он все повторял и повторял, тихо, чтобы никто не услышал: "Зохрэну Адонай Элоэну бо летова уфокдэну во ливраха веошиэну во лехайим товим, увидвар йешуа верахамим хус вехонэну верахэм алэну веошиэну, ки элэха энэну ки Эль Мэлэх ханун верахум Ата".
Лёва не видел, как на него с кривой ухмылкой искоса посматривает шагающий в том же ряду его ровесник Бодя Кондратюк. Богдан был родом с самого Львова – древней столицы Галицко-Волынского княжества, называемого иначе – Русским королевством, потом побывавшего в составе Польско-Литовского государства, потом ставшим столицей Королевства Галиции и Лодомерии в составе Австро-Венгерской империи, потом был частью Польского королевства в составе Российской империи, с 1919 года – окраиной независимой Польши, а с 1939-го вошел в состав СССР.
Богдан всей душой любил свой действительно очень красивый и удивительный город. И вот теперь его родной Львов освобожден от красной оккупации и Бодя искренне верил, что это только начало новой и, безусловно, великой истории лучшего в мире города. Бодя ждал только часа, когда можно будет рассказать немцам, что он всегда мечтал вступить в их армию и вместе с ними бить ненавистных москалей, жидов и пшеков, веками угнетавших их народ. А первое, что он сделает, это сдаст немцам того вон жидёныша, молящегося сейчас своему чертову богу и надеющегося, что он его спасет. Как бы ни так, вновь, несмотря на смертельную усталость, ухмыльнулся Бодя, хватит, настрадался уже его народ и от русских и от жидов. Жидов Бодя отчего-то искренне ненавидел даже больше, чем москалей и пшеков, всем своим сердцем веря, что от них самые большие беды его народа. И Богдан, будучи человеком верующим, с детства посещающим воскресную школу, тоже зашептал про себя так, чтобы не слышали идущие рядом: "Боже, будь милостивий до мене, гр╕шного. Боже, очисти гр╕хи мо╖ ╕ помилуй мене. Без числа згр╕шив я, Господи, прости мене. Во ╕м" я Отця, ╕ Сина, ╕ Святого Духа. Ам╕нь".
А охранявшие всех их солдаты Вермахта, были подпоясаны ремнями, на пряжках которых было написано "Gott mit uns". Они рассчитывали на того же самого Бога, что и Лёва с Богданом, уверенные, что в этот раз Он точно на их стороне. Бог, как они считали, не мог быть против них, особенно после стольких лет позорного и мучительно для немецкого народа Версальского мира. Каждый из них помнил годы страданий простых людей после подписания этого договора. Каждый твёрдо верил, что высокие цены, низкая заработная плата, безработица, непомерные налоги, инфляция – всё это имело своим корнем "Версальский диктат", как в Германии называли Версальский мирный договор. Отчасти это именно так и было. И именно на этих чувствах и народных страданиях сыграли нацисты. Но теперь, верили парни с арийской кровью, всё изменится, теперь они будут диктовать миру, как тому следует жить. Наконец, настал час расплаты за все их унижения!
Так же страдавшие от жары, они тоже мечтали поскорее добраться до места, чтобы сдать эту пародию на солдат охране наспех организованного концентрационного лагеря, по сути – просто голой земли, обнесенной колючей проволокой. А самим, отдохнув и перекусив, двигаться дальше, на восток, приближая очередную великую победу германского духа. Они ведь ещё не знали, что Красной армии надо было лишь продержаться до прихода генерала Мороза, тормозя стальной тевтонский каток телами своих винтиков, иначе именуемых красноармейцами. Они ведь и сами были точно такими же винтиками в планах своих генералов. Просто военная удача была пока на их стороне. Но удача, как известно, девушка с переменчивым характером.
Зато явно что-то такое подозревали красные командармы, в ожидании подмоги от родной природы. А может, просто не зная, что еще делать, бросавшие под гусеницы немецких, чешских и прочих, собранных со всей Европы, панцеров всё новые и новые "человеческие ресурсы" (это ведь звучит совсем не так страшно, нежели "живые люди", правда?), разумно полагая, что ничего особенного в этом нет, бабы вполне способны нарожать новых солдат – на то они и бабы, дело их такое. А коли так, то и беспокоиться практически не о чем, совесть чиста и спокойна в своей классовой правоте. Уж коли любому человеку всё равно придется когда-то умирать, так пусть их солдаты умрут хотя бы с пользой для Родины, задержав продвижение гремящей и лязгающей траками огромной фашистской гусеницы. Потому и злились они на сдававшихся в плен толпами голодных бедолаг в дырявых ботинках с рваными обмотками, не желавших по своему скудоумию хоть на минуту задержать своими никчемными, пусть и почти безоружными телами лучшие в мире танки.