По твоему лицу видно, какие у тебя приступы. Сиди и хотя бы не мешай другим!
— Болен я, Маргарита Павловна, совсем помираю… — Я со стоном опустился на парту.
И тут же у меня в голове всё перевернулось, я увидел себя мёртвым. И увидел, как учительница немецкого причитает надо мной по-немецки. Я, конечно, ни слова из её причитаний не понимаю, но чувствую, что она плачет-убивается, никак не простит себе, что не поверила в мою болезнь, пока я не умер. А бабушка моя, услышав это, как набросится на неё — по-грузински:
«Ребёнок из последних сил терпел, а ты ему не верила, безбожница, бесстыжие твои глаза!»
«Да не знала я, не знала!» — пыталась оправдаться «немка».
«Ах, чтоб тебя с твоей Германией! — разошлась вконец бабушка. — Как мне теперь жить без моего любимого внука?»
И в это время, ко всеобщей радости, зазвенел звонок — спасибо нашему дорогому сторожу! И так уж устроена моя чудная голова, что сразу и смерть и причитания — всё из неё разом вылетело.
СУМБУРНЫЙ ДЕНЬ
Лунная ночь. Звёзды на небосклоне то зажмуриваются, то таращатся вовсю.
Сегодняшним днём я очень доволен и, запершись в своей комнатке, то валяюсь на кровати, то читаю «Мои приключения».
Только я пришёл из школы, как ко мне вбежала чем-то рассерженная бабушка. Но я показал ей раскрытую книгу и недовольно спросил:
— В чём дело, бабушка? Не даёшь человеку позаниматься. У меня и так голова раскалывается от уроков…
Пока она сообразила сказать что-нибудь в ответ, я опять уткнулся в книгу с таким видом, будто что- то из неё выписываю. Да при этом ещё и бормочу:
— Надо же, какая трудная задача… Попробуй реши её… О, а эта ещё сложнее…
Бабушка некоторое время испытующе смотрела на меня. Потом, выходя, проговорила:
— Читай, сынок, читай! На зло врагам учись, получи образование…
Я тут же закрыл за ней дверь на крючок.
Что может быть лучше одиночества! Лежи и думай об удачно сделанном деле. Взвесь всё спокойно, обмозгуй, как дальше действовать.
Лучше прямо признаться, чем тянуть волынку.
Так вот: тогда сгоряча я пообещал Джимшеру обобрать грушу у него под окном и даже назначил время, но вы-то знаете, что я ляпнул это не подумав.
После уроков меня поджидали под деревом сам Джимшер и его клыкастый пёс. Кроме того, к месту будущего нападения наверняка подойдёт пять-шесть ребят.
Так оно и произошло. Когда я подкрался к дому Джимшера, из его комнаты слышался ребячий хохот и гомон. Пёс был привязан под деревом.
Я понял, что ничего у меня не получится, и отступил, вернулся назад.
«Ну, что станешь делать, Каха Девдариани? — спрашиваю себя и сам же отвечаю — Погоди, что- нибудь придумаю».
«Безмозглая башка! — грожу я себе кулаком. — Тебе бы только похвастаться! А теперь что? Ведь и на люди показаться нельзя».
«Если я мужчина, что-нибудь придумаю».
«Но что? Взлетишь, как птаха, и сядешь на макушку этого злополучного дерева, будь оно неладно?»
«Погоди! Будет тебе!.. — Я беспомощно оглянулся. — Стой… Видишь того старика?» — показал я себе старика во дворе за кустами граната.
«Вижу. Это дед Джимшера».
«А раз видишь, вперёд!»
«Куда?..»
«Не приставай с расспросами».
Я шагнул через перелаз в конце двора, прошёл вдоль плетня и, открыв калитку, смело вошёл в виноградник.
— Здравствуйте, дедушка! — подчёркнуто вежливо и почтительно поздоровался я со стариком, который подрезал виноградную лозу, отходил от неё шага на два, рассматривал свою работу, как художник, и снова подрезал.
— Дай тебе бог здоровья, сынок! — ответил мне старик, не отрываясь от дела.
— Как поживаете, дедушка? Как ваше здоровье? — справился я и встал между лозой и стариком.
— Спасибо, грех жаловаться пока что, — проговорил он, засунул ножницы за ремень и так провёл рукой по своим пышным седым усам, что я подумал: «Будь у него кинжал на ремне, он после этого обязательно положил бы руку на кинжал».
— Живи и здравствуй ещё сто тридцать лет! — Я знал, что ему уже семьдесят, стало быть всего я ему отпускал двести лет. Ну и что? Мне ведь не жалко и ничего не стоит.
— Спасибо, сынок, спасибо! — Он принял эти сто тридцать лет как самый незначащий подарок и подкрутил кончики усов.
— Дедушка, Джимшер дома?
— Да, сынок. К нему товарищи пришли; кажется, занимаются, как это ни странно. — Он покачал головой — Только я не очень верю…
— Ну как, починил он лестницу? — Чего только не придумает моя чудная голова!
Мне бы дотянуться до неё, сердечной, да чмокнуть в лоб, но когда нету человеку счастья, тут уж ничего не попишешь.