— А вы и вчера на ферме были?
— Мы тут каждый день часа по два работаем.
— Кому вы тут нужны?
— Хм… — Он взглянул на меня. — Ты знаешь, что такое шефство?
— Знаю. Это когда телята не хотят есть, а в них силком вливают молоко.
— Во, во, примерно! — со смехом согласился он.
— А Залико не шефствует? — спросил я.
— А как же, конечно, шефствует.
— Что-то его не видно. Наверное, он над поросятами шеф, а?
— Нет, он в дежурке, где бугай привязан.
— В дежурных, что ли. молоко вливает?
— А ты думаешь, тут другого дела нету? Он художник, у него своя работа. Красный уголок оформляет, потом диаграммы будет делать.
— Что ещё за диаграммы? — разинул рот Гиви.
— Вместо того чтобы без дела мотаться по проулкам, сходите на ферму, всё и узнаете, — посоветовал нам «кормилец».
Мы, конечно, могли ему ответить как следует, но сейчас перед нами стояла другая задача. И я повёл своих ребят к дежурке.
Мы обошли дежурку сзади, чтобы не связываться со свирепым бугаём, топчущимся у дверей, и вошли в помещение.
— Вот он, художник, — обернулся я к своим, заметив в углу комнаты увлечённого работой Залико. — Опередил-таки нас: смотрите, мол, какой я работяга!
То ли он очень был увлечён, то ли бугай за дверью слишком громко мычал, но Залико не поднял головы.
— Да он издевается над нами! — не унимался я.
— Как он смеет! — заорал Головастик и шагнул к нему.
— А…Что вам, ребята? — растерялся Залико и заморгал глазами. — Помочь пришли?
— Кому помогать? Тебе? — перешёл я в наступление. — Да кто ты такой?
— Если вам не нравится, — он протянул лист бумаги, — можете рисовать сами.
— Не нравится! — Я, не глядя, ткнул бумагу ему в нос и толкнул его в грудь.
Залико прижался к стенке и недоуменно смотрел на нас. Я, конечно, был в своём уме и потому не стал называть ему настоящей причины.
— Ни дружбы для тебя не существует, никого ты не жалеешь! — крикнул я.
— Какой дружбы, кого я не жалею?
— Может быть, и другие хотят шефствовать и рисовать диаграммы!
— Хе-хе, рисовать диаграммы? — выкатил зрачки Головастик.
— А ты помалкивай! — буркнул я Зуре, чтобы он случайно не проболтался.
— Вы, кажется, нарочно драку затеваете? — догадался наконец художник-доброжелатель.
— Да где это слыхано! — зашумел я. — Такой одиночка, такой кулак… такой… такой… как он называется, который людей не любит?
— Индивидуалист, — подсказал Залико.
— Где это видано — такой индивидуалист! Вот, например, заведующий фермой, по-твоему, один ходит за всем стадом? Один доит его? — Я обернулся к своим молодцам.
— Да у него целая орава пастухов и доярок, — поддержал меня Дито.
— По-твоему, он один ест пироги и хачапури? [4]
От такого вопроса мои ребята несколько подрастерялись.
— Почему же этот художник один-одинёшенек рисует, оформляет и индивидуальничает? — Я совсем уже взъярился и влепил Залико звонкую оплеуху.
Дело оборачивалось нешуточно. Залико это понял, хотел кинуться на меня, но видит — нас много. Наклонился за линейкой… Драться он, что ли, ею собрался? А мы тут-то и навалились на него скопом. Но в ту же минуту вдруг что-то как налетит на дверь — она и в щепки от такого удара!
Мы притихли — лежим смотрим, а на месте двери вдруг появляется окровавленная морда быка, в ноздрях у него кольцо железное торчит, а на рогах остатки верёвки намотаны.
Бугай огляделся, сверкнув глазами, вошёл в дежурку — дощатый пол заскрипел под ним.
Мы все языки проглотили.
А за дверью вопли:
— Разломал!
— Взбесился!
— Верёвку, скорее!
— Тащите что-нибудь!
И никто не смеет войти в дежурку. Наверное, не знают, что мы там сидим.
А бугай как закрутится на месте!
«Мууу, мууу!» — и назад к дверям. Оттуда на него люди. Он повернулся — и на нас! Ведь вот какая у меня судьба.
Но я уже сориентировался, сообразил, что к чему, и пополз к столу. Ребята за мной.
А Залико?
Залико, опешив от двустороннего неожиданного нападения, лежит на полу, где мы его свалили, и моргает глазами.
Что делать?
Я тоже лёг на пол и пополз. По пути подхватил обломок доски, и когда бык наклонил ко мне голову, норовя боднуть, я ткнул его доской в морду. Он замотал головой и завертелся на месте.
Когда он отвернулся, я воспользовался, схватил Залико за ногу, мне на помощь пришёл кто-то из ребят, и в три руки мы втащили художника-доброжелателя под стол.
А снаружи из-за двери всё доносятся вопли:
— Где он столько времени?