— Не нашёл?
— Косой, чего он сделает!.. Не могли зрячего кого-нибудь послать…
Видно, завфермой послал косого бригадира за цепью.
Когда мы все надёжно укрылись под столом, я знаком велел ребятам сидеть потише, чтобы не привлекать внимания быка.
Но тот налетел на стол, отогнал его к стене. Нас, на счастье, никого не зашиб. Только его горячие ноздри почти коснулись моего плеча. Тут, на моё счастье, мне под руки подвернулся моток верёвки.
«Ну, Каха, настало твоё время!» — сказал я себе, нащупал конец верёвки и осторожно, как только мог, пропустил его в кольцо, свисающее из ноздрей быка. Потом я схватил оба конца верёвки и закричал:
— Не бойтесь, ребята!
— Попался!
— Попался! — во всю глотку разорались ребята. Мужчины, ждавшие у дверей, не изволит ли бугай
сам выйти из дежурки, кинулись в комнату.
Заведующий фермой замахнулся на быка топором.
— Не надо! Не смей! — крикнул я. — Я поймал его!
— Поймал?! — проговорил завфермой, удивлённо глядя на быка.
— Ну и что? Эка невидаль — бугая поймал! Не носорога же, в самом деле! — беспечно бросил я.
Среди толпившихся в дверях работников фермы я увидел перепуганную, без кровинки в лице, свою маму и рукавом рубахи утёр с лица холодный пот.
ЛАЛИ
Вторая четверть невероятно растянулась. Учителя готовились выставлять отметки за четверть и каждый день пугали нас: кто не знает всего материала, берегитесь!
А позавчера выпал первый снег. Снег бывает только зимой, а книжки-учебники можно и летом почитать. Вот покататься на салазках летом никак не сумеешь. По зелёному лугу не проедешь — хоть тресни!
Вчера с утра, только перевязав руку после драки с поэтом-доброжелателем, я стал мастерить новые санки. Не простые, а с тормозом. Таких в нашем селе ещё ни у кого не было.
Вечером я собрался было позаниматься, даже учебники вытащил из сумки и положил на стол, но тут в доме поднялся шум и скандал.
Бабушка просила моего отчима убраться на все четыре стороны и называла его пьяницей и бродягой.
Мама выговаривала ему за то, что он где-то пропадает.
А отчим, Илико, со своей стороны, не оставался в долгу и кричал на весь дом, что его не понимают, что у него есть серьёзные причины, и просил оставить его в покое. Под конец он грохнул графин об пол — зазвенели осколки.
Я как побитый выбрался из дома и устроился в конуре вместе со щенком.
Мы оба уснули, но после полуночи меня разбудил холод. Я засунул дрожащего Ломгулу в сено, а сам вылез из конуры и прокрался в дом.
Утром сверкание первого снега заставило меня позабыть все неприятности.
Весь день я мастерил санки с тормозом. К вечеру санки были готовы — не хватало только тормоза, а ведь это было главное.
И тут, к моему огромному удивлению, ко мне в гости пожаловала Лали. В руках у неё была книжка с оленем и оленёнком, нарисованными на обложке.
— В чём дело, Лали?
— Я из библиотеки, — строго насупившись, ответила она. — Что ты за человек, Каха! Как с тобой ни говори, ничего не понимаешь. — Она сказала это с такой горечью, что, ей-богу, мне захотелось сделать для неё что-нибудь хорошее. — Ты не знаешь, как меня прорабатывают на совете отряда? Я уже получила строгий выговор за то, что даю тебе списывать домашнее задание. Из-за тебя всё наше звено ходит в отстающих. А теперь ещё библиотечная книга. Куда ты её дел? Почему не вернул до сих пор?
— Погоди, дай и мне слово сказать.
— А что ты можешь сказать? Ответь лучше, когда сдашь книгу?
Что мне оставалось делать? Пообещал, что завтра же книга будет в библиотеке.
Наутро в школе она ничего не сказала. Видно, думала, книга уже сдана.
Первый урок у нас был письменный. Я списал часть из учебника, часть из тетради Лали и, закончив, протянул тетрадь Лали. Хотел, чтобы она просмотрела, проверила ошибки. Но она недовольно оглянулась на меня и вернула тетрадь.
— У тебя, — говорит, — тоже глаза есть…
Я воспользовался поводом и говорю:
— Глаза, — говорю, — глазам рознь. Глаза бывают чёрные и карие, голубые и серые. Бывают глаза, которые косят или плохо видят. Глазами люди подмигивают, сверкают, вращают. Их иногда выкатывают на лоб…
Она оглянулась и в сердцах вырвала у меня тетрадь из рук.
Прочитала задание, исправила ошибки и вернула.
— Не мог аккуратнее писать? Что теперь с этой грязью делать?
— Тут ничего не поделаешь, Лали. Твои глаза — совсем особенные, ни на какие другие не похожи.
Она опять взглянула на меня. Видит бог, я никогда не говорил такой правды.