— Ну, лезь живее, чего ты там возишься! — сказал я.
— Чего-чего? — переспросил меня кто-то таким басом, что я невольно выпустил из рук ветку, за которую держался. Хорошо ещё, что я надёжно сидел верхом, не то так бы и полетел вниз головой.
— Кто это там? — раздалось опять снизу.
Я не смог издать ни звука. По мне, лучше было онеметь, чем признаться, кто я. Такой ужас…
— Слышишь, что ли?
И вдруг я сообразил: кто бы это ни был, среди его родни наверняка найдётся мальчишка моего возраста.
— Слышу, как же не слыхать! — отозвался я таким голосом, как будто обижаюсь на него за то, что отрывает меня от дела.
— Кто ты?
— Кто я?
— Да, кто ты?
— Не скажу. Сам угадай.
— Как же я угадаю, если я тебя не вижу. Одна только штанина видна, но по штанине…
— Если увидишь, тут и угадывать нечего.
— Ты что мне загадки загадываешь? Говори, кто есть!
— А ты так со мной разговариваешь, будто я в первый раз в вашем доме.
— А что, не в первый?
— Фью, и не сосчитать, сколько раз я у вас гостил.
— А, верно, ты Тенгиз?
— А какой Тенгиз? Тенгизов пруд пруди.
— Мой племянник. Верно?
— Ещё спрашивает! Родного племянника не узнаёт. Забыл, совсем забыл нас.
— Да не забыл я вас. На днях зайти собирался. Как там Соня?
— Как Соня? Так я тебе и сказал. Приходи, сам увидишь, как она.
— Зайду, конечно, зайду. И Соню, сестричку, повидаю. Знаешь, ведь страда сейчас — виноград собираем.
— Страда! Везде страда.
— Слезай, Тенгиз, покажись… Ну и хитёр ты стал.
Я опять еле удержался на дереве.
— Погоди, немного груш хочу к обеду нарвать! —
крикнул я, а сам покосился через крышу в сторону яблони.
Ребята попрыгали с дерева и бежали к ограде.
Брань и проклятия старухи дошли наконец и до моего «дяди», и он спросил:
— В чём там дело? Что это с матерью?
— С бабушкой, что ли? Не знаю. Там, наверно, кто-то наши яблоки таскает, она и погналась за воришками.
— Таскают?! А ты что же? Сидишь себе на дереве и даже не поможешь ей!
— Ради этих кислых яблок не стоит руки марать.
— Не жалеешь ты своей бабки, скажу я тебе! — И дядя, гремя резиновыми сапогами, бросился на помощь старухе.
Я всё-таки не удержался и, соскальзывая с дерева, сорвал ещё пять отборных груш. Зато потом моей скорости позавидовали бы и зайцы и борзые.
Ничего не поделаешь. Не убежишь ведь, никто не поверит, что я ради старушки маялся, чтоб ей не надо было с утра до ночи сидеть и караулить груши. А заодно хотел Зуру в свой отряд заманить и, главное, проучить разбойника и хулигана Джимшера Долаберидзе!
ПРОЗРЕВШИЙ ЩЕНОК
Ветер всю ночь боролся с нашим домом, даже пошатывал его, но дом, как хороший борец, сопротивлялся ветру. Наутро с запада нагнало свинцовых туч. Ветер затих, но солнца не видно. И конечно, холодно.
В чашке у меня оставалось ещё два-три глотка молока, когда со двора послышался голос:
— Каха! Эй, Каха!
Это был Гиви.
Я выскочил и бросился к калитке.
— Привет! — сказал я, подходя к перелазу. — В чём дело?
— Ты же сам велел: когда у щенка откроются глаза…
— Я велел: когда прозреет и научится есть.
— Молоко уже лакает. Только в миску падает.
— Молоко, говоришь, лакает? Это главное. Остальное я научу его есть. Где же он?
Щенка не было видно, и я решил, что Гиви запихал его в сумку.
— Ты что, спятил — крошечного щенка в портфель посадил!..
— Нет, Каха, он у меня за пазухой, — смутился Гиви и полез за пазуху…
Какое-то время без толку копошился, копошился, но вот наконец вытянул за лапку щенка, который тут же вскарабкался ему на плечо и заскулил.
— Эй, осторожно, не сломай ему лапу! — прикрикнул я и обеими руками подхватил щенка.
— Видно, будет обжора! — сказал Гиви. — Больше других растолстел и вырос.
Мне не понравилась такая характеристика моей собаки.
— Сам ты обжора! Просто он уважает себя.
— Да, себя он уважает, а других щенков обижает.
— Значит, сильный.
— Очень. Раза два уже даже лаял!
— Вот молодец. Давай помоги устроить его в конуре.
— Но ведь опоздаем на урок.
— Раз такое дело, иди, воля твоя.
Я направился к конуре, бросился туда-сюда, достал сена из стога, ваты из подушки и чуть не до половины набил ими конуру. И едва запустил туда своего нового дружка, он стал тыкаться по углам и скулить.
— А, ты, верно, хочешь есть. Сейчас принесу тебе молока, только посиди и подожди, — предупредил я и припустился к дому.