- Я слышала, что бывают райские яблоки, - смеясь, сказала она, когда съела весь фрукт; эффект был неописуемым – словно она вновь стала беззаботной девчонкой, в которой жизнь бьет ключом. – Но я никак не думала, что бывают еще и райские бананы! – закончила Фрэн.
Хепри и Меритамон дружно засмеялись.
- Чего хочет госпожа Тамит? – спросила Меритамон у мужа. – Я не слышала – только пришла на твой зов.
Хепри с улыбкой приобнял и жену, и Фрэн.
- Давайте сядем ближе, - сказал юноша, притягивая обеих к себе, так что они почти соприкоснулись лбами; от этой близости Фрэн неожиданно ощутила такую же головокружительную радость, как от поедания “райского банана”. – Давайте посоветуемся, - сказал Хепри обеим женщинам.
- Любимица Амона, - бормотала Фрэн, беспокойно поворачиваясь в постели; она то улыбалась, то хмурилась. – В Египет… Если ты разрешаешь – конечно, все можно…
Алджернон, наблюдавший за женой минуты две, не выдержал и потряс ее за плечо.
- А?
Фрэн резко села в постели, бессмысленно глядя перед собой.
- Ты что?
Она сердито толкнула мужа в плечо.
- Ты разговаривала во сне, - пояснил он. – Что-то про Египет, про любимицу Амона и про какое-то разрешение.
Фрэн стала тереть глаза, растрепанная и раздраженная.
- Нельзя так делать, - проворчала она. Потом словно впервые осознала смысл его слов. – Что ты сказал?
Алджернон повторил.
Фрэн откинулась обратно на подушку, улыбаясь; глаза ее блестели. Она ожила, даже зарумянилась, точно вспомнила что-то необыкновенно вдохновляющее.
- Значит, мы можем вернуться в Египет, - пробормотала она. – Нам разрешили. Нам повезет.
- Да ты с ума сошла, - сказал Алджернон.
Сыну только-только пошел пятый месяц.
- Но ведь ты же жил в Египте с рождения, - возразила Фрэн. – А нам надо что-то делать. Ты же помнишь, что решающим фактором нашего прошлого успеха явились мои способности.
Помолчала и прибавила:
- Кроме того, тебе так и так остается только вернуться в Каир, Элджи. Дверь в Британский музей тебе отныне закрыта. Египет не очень удобен для нас - для жизни, я хочу сказать; но только там тебя примут и поймут, ты же сам знаешь, почему.
Он кивнул.
- Это полное безумие, Фрэнни…
Фрэн рассмеялась.
- Удача благоволит смелым, Элджи, а остальным – не благоволит. Гэри согласился бы со мной. Он бы тоже поторопил папу с отъездом, если бы уже мог говорить.
Алджернон крепко прижал ее к себе.
- Боюсь, что ты права, - сказал он.
Он не знал, чертыхаться или восхищаться – но оставалось только действовать. Как всегда с этой женщиной.
***
- Дождемся, пока ему не исполнится полгода, - твердо сказал Алджернон.
Конечно, даже тогда будет опасно везти такого крошку в Египет, навстречу всевозможным случайностям, не говоря об инфекциях. Но Бернсы знали, что должны так сделать. Алджернон опять положился на “ангелов-хранителей” жены, кем бы они ни были.
До этого времени, чтобы хоть частично расквитаться с долгами, пришлось продать еще один экспонат из коллекции Бернса-старшего – бесценную статуэтку-ушебти*. Какое счастье, что Джордж Бернс был таким удачливым археологом, в отличие от сына. Алджернону Бернсу посчастливилось набрести на другую, несравненно более богатую золотую жилу; но только тем золотом, что он нашел, в материальном мире не расплатишься…
Гэри, между тем, почти незаметно рос – хрупкий молчаливый ребенок, который, однако, не выглядел трогательным: он выглядел так, точно в этом белом тельце дремали семена тайны, которая однажды неизбежно явит себя миру. Фрэн так и не смогла понять, имеет ли сын какое-то отношение к ее… “прошлой жизни”.
Лицом он был похож на отца – хотя черты его были тоньше, как тоньше были и выражения; глаза были голубые, материнские, как, несомненно, и рот, и брови. Гэри обещал вырасти миловидным, хотя это определение не нравилось отцу. Но Алджернон уже сейчас видел, что сын вырастет более изящным, чем он, и ему будет недоставать той мужской прямоты, которая так покоряла женщин и мужчин, общавшихся с Алджерноном Бернсом.
Сын будет покорять людей иначе…
Может быть, Гэри действительно немного отстал от сверстников внешне, но никак не физиологически и не умственно – наоборот, у родителей возникло чувство, что сын их опережает. Он перестал пачкать пеленки раньше, чем в полгода; и раньше, чем в полгода, начал осмысленно лепетать. Правда, мать и отец не могли уловить в его лепете ничего, кроме названий окружающих предметов. Никаких намеков на “таинственное прошлое”.
Зато мальчик казался до странности внимательным – подолгу пристально смотрел перед собой, как будто пытался вникнуть в природу давно знакомых вещей. Фрэн слышала, что маленькие дети нередко так смотрят. Взрослым младенческий взгляд кажется бессмысленным. Но впервые она задумалась, так ли это.
Сколько дети понимают и помнят – разве могут взрослые, полностью забывшие начало своей жизни, об этом судить?
Незадолго до своего отъезда Фрэн решила написать письмо матери, чтобы предупредить ее о том, что уезжает в Египет и придет перед тем попрощаться с братом и сестрой. Все же миссис Грегг была ее мать. И едва ли она станет теперь противиться визиту “ведьмы” - ведь, по представлениям миссис Грегг, они все уже “погибли”.
Молодая женщина сидела за столом в спальне и писала, переполненная грустью и жалостью к матери, которая с таким упорством мучила себя и других своей “непогрешимой истиной”. Фрэн совсем не ожидала того, что произошло, едва она написала обращение.
Впервые в жизни она почувствовала на собственном опыте, что такое “автоматическое писание” - вовсе не приятное, а скорее пугающее переживание. Как будто какая-то сила встала между ее рукой и двигательным центром в мозгу и оттеснила в сторону ее саму, взяв контроль над ее телом на себя. Онемев и оцепенев от неожиданности, Фрэн с отстраненным изумлением и страхом смотрела, как бумагу покрывают строчки на английском языке, чужим почерком – она по-прежнему ощущала свою руку, но так, точно ею, как марионеткой, управляет кукловод. Фрэн держала перо, а все остальное делала неизвестная ей сущность.
Писание длилось минуты полторы, а Фрэн едва успела схватить значение нескольких фраз, из которых смутно поняла, что сущность была ей знакомой и невраждебной… кто же это мог быть? Ни внимания, ни мыслительной способности в эти мгновения не хватало на анализ; ее личность как будто была подавлена невидимым руководителем.
Потом сторонняя сущность отпустила ее, и Фрэн была вынуждена схватиться за край стола, чувствуя головокружение и слабость.
Чужое письмо, лежавшее перед нею, вежливо ждало ее внимания.
Фрэн несколько мгновений собиралась с духом, потом взяла листок и поднесла к глазам.
- Ну?.. – пробормотала она.
Сзади неслышно возник муж и наклонился к ней через плечо.
- Все в порядке?
- Элджи!..
От ее вскрика он сам чуть не вскрикнул.
- Что ты? Тебе плохо?
Фрэн возбужденно замахала листком.
- Элджи, через меня кто-то писал!
- Вот как?
Муж выхватил у нее листок и пробежался взглядом по строчкам. А потом вдруг поднял глаза и сказал неожиданную вещь.
- Это могла быть и ты сама, Фрэн.
- То есть как? – спросила Фрэн.
Алджернон улыбнулся и сел рядом, на удивление спокойный.
- Дорогая, мы с тобой прежде всего ученые. А ученые должны отметать сверхъестественные причины, если находится место объяснениям естественным. Это письмо на английском языке, тебе знакомом; если говорить о почерке, то мы не знаем, какие возможности таятся в глубинах нашего подсознания. Это может быть твоя субличность.
Фрэн нахмурилась.
- А если в письме есть факты, неизвестные мне?
- Давай прочитаем, - немедленно ответил муж.
“Дорогая миссис Бернс!