Джейн Грегг появилась в дверях гостиной. Вид у нее был совсем больной, и Фрэн вдруг испугалась, что мать действительно больна; она ведь никогда раньше не задумывалась о такой вероятности.
Потом миссис Грегг прошла в комнату и села, ни с кем не здороваясь. Она прикрыла глаза, откинувшись на подушечку в углу дивана. Не посмотрела даже на внука.
Настроение в гостиной сразу же упало ниже некуда – нет, Бернсы поняли, что ни минуты долее не могут оставаться в этом доме. Поведение хозяйки выходило за всякие рамки приличий; но ведь их отношения с миссис Грегг давно уже не укладывались ни в какие рамки приличий. Разве может быть приличным то… что вообще выше любой культуры, любой религии по самой своей природе?
Но миссис Грегг давно и твердо решила отрезать себя от “этого”, какими угодно способами.
- Мама? – наконец спросила Фрэн. В этот миг она действительно боялась за здоровье матери – глаза у миссис Грегг ввалились, у висков появились желтоватые тени, нездорово пожелтел и лоб. Что ж, ей ведь почти пятьдесят. А жизнь не щадила ее, как не щадит никого.
Миссис Грегг не ответила и не пошевелилась, только плотнее сжала губы. Фрэн, которой было стыдно и страшно, посмотрела на мужа и увидела у него на лице то же чувство. Тогда Фрэн пожала плечами и первая поднялась.
- Ну что ж, мы пошли, - деланно бодро заявила она. Преувеличенная громкость ее голоса не вызвала у миссис Грегг никакой реакции. Кэти тоже встала, насупленная, с горящими щеками – она сердилась на мать.
Кэти была еще слишком мала, чтобы тревожиться за нее.
- Я вас провожу, - тоже громко заявила она. Честер хотел последовать за сестрой и Бернсами, но посмотрел на мать и остался с ней.
Фрэн сейчас чувствовала себя лет на десять старше – у нее впервые в жизни болело сердце от тревоги. Бедная, бедная несгибаемая мама.
- До свидания, Кэти, - сказала она сестре, стоявшей в дверях и печально смотревшей на нее – Кэти сейчас думала, что еще долго не увидит Фрэн; слава богу, что хотя бы не думала о возможности никогда больше ее не увидеть. Бернсы отработали на семействе Корнеров искусство лгать о своей работе не обманывая.
- Я правда когда-нибудь возьму тебя в Египет, - сказала Фрэн, теперь уже без всякой шутливости.
Она смогла посмотреть Кэти в глаза – та не улыбнулась.
- Только не надо лгать, - вдруг четко сказала девочка с горечью. – Ты же знаешь, что этого никогда не будет.
Фрэн растерялась.
- Ну почему же… Когда-нибудь действительно появится такая возможность…
- Когда мама умрет, - неожиданно злобно сказала Кэти и захлопнула дверь. Фрэн и Алджернон, державший на руках сына, услышали подавленный всхлип, потом удаляющийся топоток. Стукнула дверь ванной.
- Пошла плакать, - растерянно сказала Фрэн. – Элджи, что же это за наказание…
“Когда мама умрет”.
Фрэн вздрогнула и неожиданно для себя перекрестилась широким крестом, как католичка, слева направо. Она бы сейчас поцеловала распятие, хотя это глупо. Но глупо или нет, сделать это было невозможно: крестика Фрэн не надевала с того памятного разговора о нелепом христианском символизме…
- Элджи, пошли.
В горле у нее стоял комок, и Алджернон не решился тревожить жену разговорами. Он поудобнее перехватил ребенка и порадовался, что тот засыпает. А Фрэн сейчас не могла думать даже о ребенке и странных отметинах на его теле.
***
Бернсы покидали Англию через два дня, это было решенным делом – уже куплены были билеты. У Фрэн не осталось возможностей для отступления; все переживания о матери остались внутри. Какой смысл расстраивать этим еще и мужа?
У них, сравнительно с другими, очень счастливый брак. Но даже в таком браке нельзя жить “душа в душу”. Если начнешь высказывать мужчине все, что у тебя на душе, он через два дня сбежит.
Собрались и приехали в порт они без приключений. Гэри вел себя спокойно и дал своим родителям возможность выспаться перед путешествием, так что Фрэн даже начала снова улыбаться. Но едва Бернсы вышли из такси и увидели море, как Гэри преподнес им сюрприз – расплакался, да так громко и по-взрослому горестно, как не плакал на их памяти уже давно… если такое вообще бывало. Родители испугались, особенно Фрэн.
- Тише, маленький, тише, - бормотала она, пытаясь его укачать; не помогало – ребенок раскричался так, что на них стали оборачиваться и осуждающе заговорили.
- Придумали тоже – везти ребенка через океан! – громко сказала какая-то пожилая матрона с большим саквояжем, одетая еще более старомодно, чем одевалась миссис Грегг; правда, и с гораздо меньшим вкусом.
Алджернон посмотрел на жену – челюсти были напряженно сжаты, так что на скулах выступили желваки.
- Она права, - без тени шутки сказал он. – Вернемся?
- С ума сошел!
Теперь Фрэн перепугалась не за ребенка, а за всю их затею. Придумал – вернуться! И на какие шиши он рассчитывает жить?
- Фрэнсис, я говорю серьезно, - сказал Алджернон. – Если нашему сыну здесь плохо, мы ни минуты здесь не останемся.
Фрэн прижала к себе ребенка.
- Возвращайся, только без меня, - сказала она.
Алджернон покачал головой, точно не верил, что мог взять в жены эту женщину. Такое настроение возникло между ними впервые.
- Какая же ты… - сказал он.
Фрэн кивнула, глядя на мужа в упор, серьезно и зло.
- Да, - сказала она. – Уж какая есть, дорогой. Кстати, ты не обратил внимания, что предмет спора уже затих? Ты сейчас снова вынудишь его раскричаться.
Алджернон смущенно умолк, увидев правоту жены. Гэри действительно давно уже молчал, прижавшись к материнской груди.
- Все в порядке? – спросила она.
Алджернону стало немного стыдно за то, что он так говорил с ней. Он молча поднял поставленные на землю чемоданы.
- Идем, а то, чего доброго, опоздаем или упустим пароход.
Фрэн улыбнулась, хотя в глазах все еще сохранялось злое выражение.
- Не опоздаем, мы же приехали за полчаса. Едва ли эти судоходные компании настолько обманывают своих клиентов.
Алджернон усмехнулся, хотя такие циничные шутки жены не казались ему смешными – но Фрэн почти не умела шутить иначе. Они прошли немного вперед и сели на скамейку; Фрэн взяла ребенка на колени. Гэри действительно затих, но теперь не отрываясь смотрел на море - золотисто-красное, драгоценное в вечернем свете. Неужели такие маленькие дети уже умеют ценить красоту? Нет, наверное, Гэри просто привлек блеск. Любят же блестящие штучки некоторые животные, например, сороки.
Алджернон некоторое время с беспокойством смотрел на сына, потом отвлекся и сам начал любоваться морем. Фрэн ему не мешала.
Алджернон не услышал и не увидел, что сынишка снова забеспокоился – нахмурился, скривил ротик и хныкнул несколько раз. При этом Гэри не отрывал взгляда от прекрасного моря. Фрэн молча покачала его, не привлекая внимания мужа, и Гэри вскоре унялся; но у матери было чувство, что беспокойство просто улеглось на дно его маленькой души.
“Море. Он боится моря, - подумала Фрэн. – Он боится плыть”.
Конечно, до этого у Бернсов не было возможности узнать о фобии сына – и очень хорошо.
Объявили о начале посадки, и они встали. Алджернон взглянул на жену и сына, с беспокойством, но с добрым беспокойством:
- Все хорошо?
- Просто отлично, - сказала Фрэн. – Идем.
Когда Британские острова почти скрылись из виду, Гэри раскричался снова – но теперь не было никакой возможности сойти на берег или повернуть назад.
* Предположение, что родимые пятна в некоторых случаях могут обозначать травмы, полученные в “прошлой жизни”, высказывал известный современный “психический исследователь” Айен Стивенсон, профессор психиатрии в Медицинской школе Виргинии. В ряде случаев он действительно получил доказательства, что между расположением родимых пятен и драматическими событиями, имевшими место в жизни умершего, с которым идентифицировал себя испытуемый, может существовать связь. Разумеется, обнародовав результаты своих исследований в семидесятые годы, Стивенсон рискнул своей научной репутацией.