Аплодировали и кричали:
— Программу! Программу!
Нишун кивнула головой, взяла из-за кулис пачку маленьких программ и спустилась на несколько ступенек, ведущих со сцены в зал.
Двадцать рук протянулись, чтобы помочь молодой женщине, она насмешливо отстранила их и начала продавать листки, проходя между тесными рядами зрителей.
На сцене появилась другая певица; эта тоже была по вкусу публике, и внимание переключилось на нее.
К тому моменту Нишун достигла уже последнего ряда стульев, которыми был уставлен концертный зал; там сидели наименее удачливые зрители, и хотя и здесь она получила немало комплиментов, программ продала меньше и собиралась было уйти. Но тут она услышала, что ее зовет низким голосом человек, завернувшийся в большой плащ и стоящий в самой глубине зала, опершись о стену.
Нишун повернулась, ища глазами того, кто произнес ее имя. Человек приоткрыл свой плащ и показал ей довольно объемистый ящик, который носил на ремне. Нишун подошла.
— Вы хотите программу? — спросила она громко.
Кивнув головой, ее собеседник сказал сиплым низким голосом:
— Приходи сейчас же после концерта! Мне нужно с тобой поговорить.
— Хорошо, — послушно сказала певица и спросила громче: — Ведь вы музыкант, не так ли?
Более не таясь, человек ответил:
— Да, моя маленькая, я музыкант, но не такой, как ты, я продаю не веселье!
И неизвестный поднял свой аккордеон.
Пока Нишун поспешно поднималась в свою уборную, торопливо переодевалась, чтобы уйти с концерта и выполнить приказ этого необыкновенного поклонника ее таланта, человек, разговаривавший с ней, покинул заведение. Большими шагами меряя извилистые улицы Шалона, он, казалось, торопился и был в дурном настроении, потому что, сгорбившись под тяжестью аккордеона, яростно стучал по земле концом своей длинной трости. Путь его был странным, он поворачивал то влево, то вправо и, наконец, дошел до маленького, довольно жалкого на вид, хотя и чистого дома, куда спокойно вошел.
Оказавшись в своей комнате и убедившись, что шторы на окне задернуты, он снял плащ с капюшоном, зажег лампу, пододвинул стул к столу. Теперь лицо было полностью освещено и его легко можно было узнать: человек, говоривший с любовницей капрала Винсона, был не кто иной, как Вагалам, нищий, убийца Брока, он же агент Второго бюро.
Вагалам ждал недолго, в дверь постучали:
— Кто там? — спросил он.
— Я! Нишун!..
Вагалам встал, открыл.
— Входи, милая подружка…
Это был уже не командирский тон: Вагалам был любезен.
Он восхищенно посмотрел на свою посетительницу и начал с комплимента:
— Красива, как всегда, дорогая! Все красивее и красивее!
Но лесть, по-видимому, не нравилась певице.
— Я думаю, что вы снова в Шалоне не для того, чтобы говорить мне это? Вы что-то рано на этот раз? Ничего серьезного, я полагаю?
Вагалам пожал плечами:
— Нет, нет, ничего серьезного! Черт возьми, как ты всегда боишься!
— Проклятье! Вы же знаете, как опасно то, чем мы оба занимаемся!
Теперь Вагалам, в свою очередь, заговорил с презрением:
— Опасно? Вот еще! Это опасно для глупцов и прочих; уверяю тебя, никто не мог бы заподозрить, что красавица Нишун служит посредником, «почтовым ящиком», между мною и Рубе.
Молодая женщина не успокоилась. Она спросила:
— Вы хотите дать мне еще что-то для Рубе?
Но Вагалам избежал прямого ответа:
— Вы не виделись с ним эти восемь дней?
— С Рубе? Нет.
— А с Нанси?
— И с Нанси тоже.
Вагалам, казалось, раздумывал.
— Хорошо, — сказал он наконец, — это неважно, потому что Бельфор приедет сюда, очевидно, завтра утром.
— Бельфор? Но это не его срок!
Ее замечание, очевидно, вызвало раздражение у Вагалама.
— Для Бельфора нет сроков, — сказал он сухо. — Я тебе уже повторял, что Бельфор сам себе господин и делает, что ему нравится, это командир дивизии.
Было ясно, что названия городов — Рубе, Нанси, Бельфор — обозначали каких-то таинственных личностей.
— Командир дивизии, — повторила Нишун, — что это значит?
— Нишун, я тебе уже говорил: никаких вопросов! Что знаешь, то знаешь. А чего не знаешь, то и не нужно пытаться узнать. — Вагалам сделал паузу, потом продолжал более мягко: — Во всяком случае, повторяю, Бельфор приедет сюда завтра утром, в половине двенадцатого или в двенадцать. Понятно, он меня не знает, не подозревает даже о моем существовании, а я и не хочу, чтоб узнал, потому что я должен иметь дело только с тобой. Я окольным путем узнал о его скором прибытии и о том, что у него будет случай с тобой переговорить. Я хочу воспользоваться этим и прошу передать ему в руки этот конверт.