— Но должно же быть какое-нибудь блюдо, которое она готовила лучше всего, с особым старанием, которое вы больше всего любили?!
Госпожа Фишер глубоко задумалась. Она наморщила лоб, ее губы шевелились, как у человека, который нашептывает себе под нос молитву.
— Карп, — промолвила она.
— Карп, — повторил я, — вы имеете в виду рыбу?
— Карп в желе.
Я достал из внутреннего кармана записную книжку и черкнул: «Карп в желе».
— Вы настоящий журналист, — заметила госпожа Фишер.
— Я не журналист, — повторил я, — скорее специалист по поваренным книгам.
— И давно вы этим занимаетесь?
— Лет десять. — И я несколько раз кивнул с серьезным лицом, словно перед моим мысленным взором пронеслись все десять лет кропотливого труда по составлению поваренных книг. — Секрет специалиста по кулинарии в его открытости, в его готовности делать пометки в любое время, потому что никогда не угадаешь наперед, откуда поступит новый рецепт.
— Это верно, — согласилась госпожа Фишер, — моя мать так всегда и делала. Когда у вас будет время осмотреть ее архив? Сейчас я немного устала.
— Завтра утром? — предложил я.
— Хорошо, завтра утром, в одиннадцать, а то в десять ко мне придет педикюрша.
Мы встали. В кухне она пожала Ребекке руку, а меня осторожно и нежно поцеловала в щеку.
— Вы так напоминаете мне маму, — признался я.
— Ах, мне лестно это слышать, — улыбнулась она. — Она еще жива?
Я отрицательно покачал головой, едва заметно. Госпожа Фишер слегка прижала мою голову к своему плечу и что-то невнятно пробормотала. После чего сказала:
— Как только вы сюда вошли, я поняла, что вы сирота. Мой гид меня никогда не подводит.
— Должно быть, так, — отозвался я. — До завтра, госпожа Фишер.
В машине Ребекка спросила:
— Но ведь на самом деле ты не сирота?
— Да, я не круглый сирота, а лишь наполовину. Но разве это имеет какое-то значение?
На окраине Йонкерса мы нашли мотель, в котором нам с некоторым трудом удалось получить номер.
Там, в этом мотеле, мы с Ребеккой впервые занялись любовью. На моем плече сидела госпожа Фишер, приговаривая: «Карп в желе, карп в желе».
Анонимная любовь рано или поздно вырождается в секс. Чтобы сохранить анонимность, нужно тело, а не слова, ногти, а не теории, зубы, а не саркастические замечания.
В наших отношениях с Эвелин анонимность постепенно отступила: наша анонимная любовь стала незаметно обрастать прошлым, разного рода предметами — рисунками с изображением такс, часами с Микки-Маусом, записками на обратной стороне счета. Так анонимная любовь постепенно стала обретать будущее и перестала быть анонимной. У нашей с Эвелин любви даже появился свой собственный номер в гостинице. Гостиничный номер анонимная любовь еще кое-как может выдержать, но никак не больше того. В какой-то момент может даже показаться, что ваша любовь, переставшая быть анонимной, представляет собой угрозу вашему благополучию.
Однажды я повстречал этого ее водителя автобуса. Этого оказалось достаточно. Он вошел в кофейню со словами:
— Мне кофе. Живо.
Когда он ушел, Эвелин сказала:
— Это был водитель автобуса.
Я крепко держал обеими руками горячую Ребеккину голову и молился про себя: лишь бы она не сказала, что любит меня. Много лет назад я бы молился, чтобы услышать эти слова, но теперь я просил об обратном, — слово «ирония» тут ни при чем.
Я держал обеими руками Ребеккину голову — и видел обои с таксами; Сказочную Принцессу, снимающую роликовые коньки; госпожу Фишер — как она стоит возле буфета; себя — как я разогреваю овощную запеканку в ночном магазине, — и по-прежнему не отпускал голову Ребекки, словно только так я мог унять свою взбунтовавшуюся память. Словно ее тело, ее истории, ее потная кожа, ее сигареты были дверями, которые стоит лишь открыть и я ступлю босыми ногами в мокрую траву.
— О чем ты думаешь? — спросила она.
— О тебе, — сказал я, — о твоих семи мужчинах. Ты их держала в кулаке? Управляла ими, как кукловод марионетками?
— Иногда, но я хотела не власти, я хотела любви.
Возможно, думал я, через несколько лет мы скажем: «Мы небрежно обращались друг с другом, но мы были так молоды, и наша небрежность была лишь симптомом».
— Я счастлива, путешествуя с тобой, — наконец промолвила она.
— Я тоже.
Я кое-как оделся и спустился позвонить Сказочной Принцессе. Госпожа Фишер по-прежнему сидела у меня на плече. У меня было такое ощущение, что мою шею сдавила петля, но что самое трудное уже позади. Оставался буквально сущий пустяк — всего-навсего спрыгнуть с табуретки.